Психоаналитическая трактовка переживаний. Психоаналитическая теория интерпретации сновидений. Основные технические приемы

• Идея психоанализа.
• Свободные ассоциации.
• Толкование сновидений.
• Интерпретация, сопротивление и перенос.
• Стадии психоанализа.

В результате своей работы с пациентами страдающими от неврозов Фрейд выяснил, что некоторое облегчение приносил факт осознания травмирующего содержимого, когда оно по тем или иным причинам всплывало (вспоминалось) из подсознания. Это означало, что облегчение состояния пациента было возможно, но для этого требовалось несколько условий.
Во первых, нужно было вспомнить обстоятельства развития травмирующей ситуации, а во вторых нужно было осознать ее изначальный смысл.

Один из постулатов Фрейда говорит о том, что вытесненный материал так или иначе стремится выйти в сознание, однако блокируется психологическими защитами личности.
Именно эти блокировки и представляли из себя проблему, потому что мешали воспоминаниям. Кроме того, даже если содержимое подсознания и проявлялось в сознании пациента, то отнюдь не в явном виде, а чаще в завуалированной, закодированной форме в виде тех или иных символов.

Способы «извлечения» из бессознательного воспоминаний о травмирующих событиях и их последующая интерпретация и являются одними из основных методов психоанализа, которые занимают довольно продолжительное время.
В классическом психоанализе Фрейда используется следующий материал, источником которого является анализант (клиент) — это свободные ассоциации, эмоциональный перенос, сновидения и их истолкования, оговорки, забывания, анализ сопротивления а также метод интерпретаций.

Метод свободных ассоциаций

Суть метода заключается в том, что пациент сообщает психотерапевту все, что на данный момент ему приходит на ум, нисколько не заботясь о собственно содержании своего словесного потока, даже если и его содержание совершенно неприемлемо для самого пациента.
Исходным понятием (темой) может быть что угодно — предмет, цифры, образ, слово и т.п., или же вовсе при отсутствии такового.

При таких обстоятельствах (когда элементы выдаваемого материала не связаны рационально) по сути дела частично блокируется контролирующая функция сознания, а значит психологические защиты работают не столь эффективно, что позволяет вытесненному материалу вырваться наружу, пусть и в зашифрованном виде.

При проведении такого сеанса, длительность которого как правило около часа, пациент расслабленно лежит на кушетке и не видит психоаналитика, это важно потому, что чем более расслаблен пациент, тем меньше с его стороны сопротивление терапии.
Этот бессвязный монолог клиента в компании наблюдающего его аналитика дает ценнейший материал для последующей работы, ведь каким бы абсурдным не казался этот поток слов все равно наше мышление изначально целесообразно и развивается в направлении значимых для нас понятий.
При исследовании имеют значение следующие факты — содержание высказываний клиента, их последовательность и особенное значение имеет то, что вызывает трудности или сопротивление.

Последующее выделение значимого материала и его интерпретация — важная задача психоаналитика, поскольку достоверность этой интерпретации определяет успех всей терапии в целом.

Толкование сновидений

В основе работы со сновидениями лежит идея, что они, даже в большей степени чем свободные ассоциации, являются источником подсознательного материала.
Чем более травматична информация, тем лучше она защищена и зашифрована и, соответственно, тем больше ее значение для клиента.
Иногда сновидения вполне очевидно сообщают нам о наших устремлениях, обычно это происходит в тех случаях, когда желаемое не является запретным с точки зрения морали и идеалов. В большинстве же случаев содержимое сновидения приходится интерпретировать, потому что оно выражает наши тайные устремления в символической форме.
Задача интерпретации сновидений весьма сложна и требует от психолога немалого опыта и интуиции, ведь некоторые символы могут иметь для пациента особое значение, другие же, несмотря на их кажущуюся значимость нет. По этой причине даже общепринятые значения часто требуют тщательной проверки через работу с клиентом.

Метод интерпретации

Как уже было сказано ранее, интерпретация важнейший инструмент психоаналитика при работе с свободными ассоциациями и сновидениями. Ведь одно дело получить материал, и совсем другое его истолковать правильно.
При интерпретации происходит рационализация полученного бессознательного материала и осознание вместе с клиентом истинных причин невротических симптомов, а также подлинного смысла стремлений клиента. Именно интерпретация может привести к терапевтическому результату, естественно лишь при условии правильного истолкования.

Анализ сопротивления

Истоком сопротивления является обычно не осознаваемый механизм психологических защит, который и мешает выявлению истинного содержания подсознания. Задачей психолога является не разрушение этих механизмов, поскольку они являются во многих случаях необходимыми элементами личности, но помощь в осознании факта их наличия и их деятельности самим клиентом.

Анализ переноса

В психоанализе аналитик занимает позицию некой закрытости и отстраненности от клиента. Это приводит к тому, что он чаще всего воспринимается клиентом как некая абстрактная символическая фигура. Считается, что именно по этой причине и происходит так называемый перенос, который означает, что клиент наделяет психолога чертами значимой для него личности, перенося свое эмоциональное отношение к этой личности на фигуру аналитика. Происходит как бы наполнение пустого содержимого новыми смыслами. Это могут быть черты отца или матери в зависимости от половой принадлежности аналитика. Через последующий анализ этих вновь возникающих фантомных отношений между клиентом и образом значимого человека выявляются аспекты полученных (чаще всего в детстве) травматических переживаний.

Стадии психоанализа

Подводя итог рассмотрим последовательность работы аналитика с клиентом, которая условно состоит из нескольких этапов.

Первый этап — поиск травмирующего события в прошлом пациента. Это работа со сновидениями, с оговорками, использование метода свободных ассоциаций, проведение бесед.

Второй этап условно начинается с того момента, когда травма обнаружена и идентифицирована самим клиентом именно как травматическое переживание.
Клиент выражает себя посредством переживания вновь обнаруженного события, а также его рационализации, то есть понимания, как именно оно привело к проблемам. Это весьма болезненный этап, именно на нем формируется то, что мы назвали выше переносом или проекцией. Чаще всего это выражается в довольно негативном отношении к аналитику со стороны пациента.

Третий этап выражается в переоценке травмирующих событий и снижении их значимости вплоть до безразличия и равнодушного отношения. На этом этапе важно понять, что видимый результат не является очередной защитой или имитацией спокойного отношения клиента к проблеме.

Разумеется границы всех этих этапов весьма условны. Это связано с тем, что проблемы не приходят поодиночке и видимое решение какой то одной из них вовсе не означает окончания работы, которая может продолжаться одновременно на нескольких стадиях.

В заключение

Психоанализ Фрейда , при всей неоднозначности отношения к нему со стороны как общества, так и ученых, совершенно точно стал настоящей революцией в психологии. Практически все методики психотерапии и направления в психологии, так или иначе используют идеи и элементы психоанализа. Эти идеи легли в основу многих теорий о структуре человеческого сознания и именно от них в своей работе до сих пор отталкивается большинство психологов. Что касается самого психоанализа как метода работы с клиентами, то он до сих пор жив, очень неплохо себя чувствует, активно используется в работе с людьми и приносит хорошие результаты. Можно смело сказать, что и на сегодняшний день это один из самых распространенных методов в психотерапии.

Интерпретация в психоанализе - Психотерапевтический прием, заключающийся в разъяснении значения поведения или переживаний больного.

Интерпретация считается в психоанализе важнейшим заключительным и связующим звеном в работе с неосознаваемыми компонентами переживаний больного. Интерпретацию делает возможной реализацию достигнутой психологической коррекции в новом, адаптивном рисунке поведения больного.

Для сравнения. Конфронтация (другой прием в психоанализе), восстанавливая объективное видение реальности, отвечает на вопрос: что на самом деле происходит в поведении больного? Объективация убеждает больного в достоверности полученной им картины действительности. Интерпретация же призвана ответить на вопрос: почему это происходит?

Без ответа на этот ключевой вопрос невозможно в дальнейшем предотвратить имевшиеся искажения переработки информации и на этой основе - успешный контроль продуктивного поведения. Конфронтация совмещает осознаваемую больным информацию о реальности с ранее неосознававшейся. Интерпретация приводит этот совмещенный когнитивный комплекс во взаимосвязь с бессознательными установками и мотивами, действовавшими в актуальной жизненной ситуации.

Интерпретация исследует причину конфликтной диссоциации информации о реальности и цели, преследуемые при этом дезадаптивной психологической защитой. Она успешна лишь в том случае, когда гипотезы психотерапевта о причинах дезадаптации окажутся полностью подтвержденными процессом объективации.

Содержание интерпретации, разумеется, полностью отражает теоретическую концепцию, которой придерживается конкретный психоаналитик. Однако большинство психоаналитических концепцию различаются между собой лишь в нюансах. И любая грамотная интерпретация направлена на одно: освободить больного от автоматизированных искажений восприятия и переработки информации с тем, чтобы дать ему возможность на основе объективного видения реальности уложить происходящее в его внутренней и социальной жизни во взаимосвязанную, понятным образом функционирующую и предсказуемую систему. Если интерпретация дает чувство устойчивого контроля, то она правильна вне зависимости от того, в каких понятиях какой школы психотерапии дана.

Скороспелые интерпретации ведут к усилению и без того имеющегося у больного когнитивного диссонанса. Поэтому у каждой интерпретации должно быть свое время.

Интерпретация, и это важно, может сработать позднее, когда во внетерапевтической ситуации появилась подкрепляющая информация, или когда отношения с врачом примут характер большей доверительности.

Интерпретация должна быть созвучной жизненному опыту и культуральным особенностям среды происхождения больного и не превышать его возможностей когнитивного усвоения.

Литература

Вид В. Д. Психоаналитическая психотерапия при шизофрении. СПб., 1993.

Теория психоанализа пригодна для понимания фактически любой сферы человеческого поведения. Такие разные области, как антропология, искусство, криминалистика, история, экономика, образование, философия, социология и религия, испытали на себе ее влияние. Можно без преувеличения сказать, что в современной психологии нет другой теории, которая имела бы столько конкретных приложений, как психоанализ .

Что происходит в процессе психоанализа?

Так как в основу теории Фрейда о природе человека легли его клинические наблюдения над больными неврозами, имеет смысл рассмотреть терапевтические методы психоанализа. Сегодня немало психоаналитиков проводят терапию точно в соответствии с теоретическими взглядами Фрейда и его методами лечения. Кроме того, многие специалисты в области психического здоровья придерживаются четкой психоаналитической ориентации в сфере своей профессиональной деятельности. Чтобы понять, что же в действительности делает психотерапевт фрейдовской ориентации, рассмотрим следующие положения:

Свободные ассоциации.

Психотерапевтическая ситуация подготовлена таким образом, чтобы обеспечить наиболее благоприятные условия для свободных ассоциаций. При этой процедуре пациента могут попросить расслабиться, устроиться в кресле или на классической кушетке и проговаривать вслух все мысли и воспоминания, которые приходят ему в голову, безотносительно того, насколько тривиальными, абсурдными или нелогичными они могут показаться. Психоаналитик расположится вне поля зрения пациента, чтобы у него(пациента) уменьшилось напряжение. В основе правила свободных ассоциаций, которого придерживаются все практикующие психоаналитики, лежит предпосылка о том, что одна ассоциация влечет за собой другую, расположенную более глубоко в бессознательном. Ассоциации, продуцируемые пациентом, интерпретируются как символическое выражение подавленных мыслей и чувств.

Согласно фрейдовской позиции детерминизма, «свободные ассоциации» пациента на самом деле вовсе не являются свободными. Как и другие формы поведения, когнитивные и аффективные ассоциации пациента направляются неосознанным процессом. Из-за вытеснения и бессознательной мотивации пациент не осознает основного (то есть символического) значения того, о чем он говорит. Психоаналитик использует свободные ассоциации, будучи уверенным в том, что расслабленное состояние пациента позволит вытесненному материалу постепенно всплывать на поверхность сознания, и, таким образом, высвободится психическая энергия, которую можно использовать в целях лучшей адаптации. Это также позволит психоаналитику лучше понять природу неосознаваемых конфликтов пациента их причину. Может быть, например, свободные ассоциации приведут к раскрытию чувств, которые пациннт испытывал в раннем возрасте, а именно чувства негодования и обиды (эдипова тема), а также к раскрытию соответствующего детского желания смерти своего отца.

Интерпретация сопротивления.

В самом начале своей психоаналитической практики Фрейд обнаружил, что пациент обычно неспособен вспомнить или явно оказывает сопротивление воспоминанию вытесненных конфликтов или импульсов. Пациент сопротивляется. Таким образом, несмотря на тот факт, что пациент осознанно хочет, чтобы его чувства изменились, чтобы прекратились его страдания, неосознанно он этому сопротивляется. Усилия психоаналитика направлены на то, чтобы помочь ему избавиться от моделей старого, неудовлетворительного поведения. Помочь пациенту осознать уловки своего сопротивления - задача психоаналитика. Психоаналитику необходимо успешно работать с сопротивлением, чтобы достичь положительного результата в терапии.

Сопротивление означает тенденцию не затрагивать неосознанный конфликт и поэтому препятствовать любой попытке прозондировать истинные источники личностных проблем. Сопротивление проявляется множеством способов, демонстрируя, насколько эмоционально угрожающим может быть терапевтический процесс для пациента. Оно может выразиться в опозданиях пациента на терапевтические сеансы, в том, что он «забывает» о них, находит всяческие причины, чтобы не прийти. Наличие сопротивления также очевидно, когда пациент на время утрачивает способность к свободным ассоциациям, например: «Мне вспоминается один день, когда я был маленьким, и мы с мамой собрались вместе идти за покупками. Пришел домой папа, и вместо этого они с мамой ушли, а меня оставили у соседки. Я чувствовал… (пауза) Не знаю, почему, но моя голова сейчас, как пустая». Предельная форма сопротивления - это, конечно, решение пациента досрочно прекратить психотерапию. Умелая интерпретация причин сопротивления является одним из методов, используемых психоаналитиком для раскрытия подавленных конфликтов пациента и избавления его от бессознательной защиты.

Анализ сновидений.

Другой важный метод раскрытия тайн бессознательного - это анализ сновидений пациента. Фрейд рассматривал сны как прямой путь к бессознательному, поскольку считал, что их содержание раскрывает вытесненные желания. Он характеризовал сон как «королевскую дорогу» к бессознательному. Результатом его многочисленных клинических наблюдений стала убежденность в том, что сны можно понимать и истолковывать как символическое удовлетворение желаний и что в их содержании частично отражаются ранние детские переживания. Психоаналитики считают, что благодаря тщательно разработанным процедурам интерпретации сновидений, включая анализ скрытой символики, они могут способствовать более глубокому пониманию пациентом природы его симптомов и мотивационных конфликтов.

Например, пациент может рассказать о сновидении, в котором его отец уезжает (символ смерти) на поезде, а он остается на перроне, держась за руки с матерью и своей бывшей подружкой, и испытывает одновременно чувства удовлетворения и сильной вины. Если терапевтические условия окажутся подходящими, психоаналитик поможет пациенту увидеть, что в его сне отражается очень давно подавленное, связанное с эдиповым комплексом, желание смерти отца, с новой силой вспыхнувшее в прошлом году, когда тот воспрепятствовал отношениям пациента с девушкой. Таким образом, благодаря анализу сновидений и их интерпретации пациент начинает в большей степени осознавать истинный конфликт, лежащий в основе его болезненных симптомов.

Анализ переноса.

Бессознательный защитный механизм, при котором неосознанный импульс разряжается на каком-нибудь человеке или объекте, но не на том именно, на который он был направлен изначально, называется замещением. Когда это явление имеет место в процессе психотерапии, оно называется переносом. Точнее говоря, перенос появляется тогда, когда пациенты переносят на психоаналитика чувства любви или ненависти, которые они раньше испытывали к другому значимому лицу (часто к родителю). Фрейд был убежден в том, что в переносе отражается потребность пациента найти объект, чтобы получить возможность выразить свое вытесненное чувство любви. Психоаналитик в этом случае играет роль заместителя объекта любви. Перенос можно обнаружить в прямой вербальной коммуникации, в свободных ассоциациях или содержании сновидений. Например, можно считать, что у пациента появились признаки переноса, если он скажет что-нибудь вроде: «Д-р Ф., какого черта вы решили уехать в двухнедельный отпуск со своей проклятой любимой женой, когда у нас только-только начало что-то получаться в анализе?» На более глубинном уровне пациент проявляет такие эмоции по отношению к д-ру Ф., какие он испытывал раньше, в детстве, по отношению к своему отцу (снова тема эдипова комплекса).

Так как феномен переноса действует на бессознательном уровне, пациент совершенно не сознает его функционального значения. Не давая никакого объяснения пациенту по поводу переноса, психотерапевт поощряет развитие последнего до тех пор, пока у пациента не сформируется то, что Фрейд называл неврозом переноса. По сути, это «невроз в миниатюре», который повышает вероятность появления у пациента инсайта - внезапного осознания своих прочно укоренившихся способов переживания, чувств и реакций на значимых людей, начиная с ранних лет жизни. Согласно Фрейду, по мере того, как пациент начинает постепенно осознавать истинное значение своих отношений переноса с аналитиком, он достигает инсайта в отношении своих прошлых переживаний и чувств, наиболее тесно связанных с его нынешними трудностями. Ортодоксальные психоаналитики рассматривают анализ переноса как абсолютно необходимый этап терапевтического процесса, считая, что успех психотерапии зависит исключительно от этого.

В описанном случае интерпретация д-ром Ф. отношений переноса может выявить, что пациент и сильно любил, и ненавидел своего отца. Глубоко негодуя из-за отношения отца к матери, пациент желал смерти отца. Но, в то же время любя его, он испытывал сильное чувство вины и поэтому подавлял это свое желание. Тем не менее, после того, как отец вмешался в его отношения с новым «объектом любви» (его бывшей подружкой), это чувство, прежде глубоко спрятанное, прорвалось в сознание в искаженной форме страха собственной смерти. Таким образом, захлестывающий пациента страх смерти (его основной симптом) может быть психоаналитически интерпретирован как символическое желание смерти отца (неосознанный страх того, что он убьет отца), сопровождающееся угнетающим чувством вины, которое вылилось в результате в неосознаваемое самонаказание. Сильный страх смерти у пациента и сопровождающие его симптомы совершенно четко сопутствуют этому стремлению к самонаказанию. Другие элементы, такие как возможная связь между страхом кастрации и страхом смерти, могут также укладываться в данное объяснение симптоматики у пациента. И психотерапевт, конечно, использует все упомянутые техники (а не только анализ переноса) для окончательной интерпретации.

Эмоциональное переучивание.

Поощрение пациентов к использованию новых для них интеллектуальных озарений в повседневной жизни называется эмоциональным переучиванием. Каждый терапевтический метод по-своему позволяет помочь пациентам достичь более глубокого осознания причин своего поведения. Однако только одного инсайта, столь необходимого в психоаналитической терапии, явно недостаточно для изменения поведения. Побуждаемые психоаналитиком, пациенты должны со временем применить новое понимание себя в повседневной жизни; они должны научиться думать, воспринимать, чувствовать и вести себя по-другому. Иначе психоанализ будет ничем иным, как просто эмоционально истощающим упражнением, очень продолжительным и дорогостоящим.

Эмоциональное переучивание в основном осуществляется на завершающих этапах психотерапии, поскольку сначала необходимо достичь требуемого осознания.

Каждая из техник анализа, обсуждавшихся выше, показательна для «классического» психоанализа, практикуемого сейчас с небольшими вариациями в деталях Психоаналитическая психотерапия может быть чрезвычайно затяжным процессом, зачастую требуя не менее часа в день, пять дней в неделю и продолжаясь от года до пяти лет и даже дольше! Поэтому данная форма психотерапии стоит довольно дорого, и часто ее объем ограничивается доходом клиента. Тем не менее, основная цель анализа - ни много ни мало - достижение коренных изменений в структуре личности индивидуума. Его задачи - повышение уровня сознавания, личностной цельности, социальной эффективности и психологической зрелости. Очевидно, что такие цели не достигаются быстро. Невзирая на максималистское суждение о том, что терапевтическая значимость психоанализа сойдет на нет в будущем, он является значительным первопроходческим направлением на пути продолжающихся попыток облегчать человеческие страдания.

Последние достижения в психоаналитической терапии.

Психоаналитики и другие современные психотерапевты ввели в лечебную практику много новшеств. В этом ряду не последнее место занимает такой практический вопрос, как требуемая продолжительность психотерапии. Как было отмечено, окончание традиционного психоанализа не определено заранее, он может продолжаться годами. Современные психоаналитики описывают три новшества в современной психоаналитической терапии.

Первое - ограничения в продолжительности терапии (обычно 25 сеансов). Психонализ как таковой теперь стал более структурированным и целенаправленным по сравнению с традиционным.

Второе изменение - групповая или семейная психотерапия , проводимая с психоаналитических позиций. Здесь психотерапевт имеет возможность собирать информацию о том, как пациенты взаимодействуют друг с другом.

Наконец, в-третьих, некоторые психоаналитики назначают лекарственные препараты в сочетании с традиционными методами психоанализа. Однако, нужно предостеречь против чрезмерного увлечения лекарствами, поскольку это может препятствовать появлению инсайта, маскировать симптомы и выступать в качестве суррогата психотерапевтических отношений.

Пожалуйста, скопируйте приведенный ниже код и вставьте его на свою страницу - как HTML.

Психоаналитическая психотерапия

В качестве синонимов П. п. в современной литературе используются такие понятия, как «психодинамическая психотерапия», «инсайт-ориентированная психотерапия», «эксплоративная психотерапия».

Хотя некоторые психоаналитики, отмечает Куртис (Curtis H. С., 1991), придерживаются того мнения, что психоанализ невозможно четко отграничить от П. п., кроме как по таким количественным факторам, как число сессий, регулярно проводимых по расписанию на протяжении установленного срока, и большая продолжительность, однако, сравнивая их по качеству процесса, можно установить существенные различия. Учитывая, что эти различия могут быть размыты на границе, где интенсивная психотерапия способна приобрести некоторые описательные и качественные характеристики психоанализа, все же сохраняются различия в значении опыта пациента и характера интеракции между пациентом и аналитиком, а также в технических вмешательствах, которые являются результатом этого опыта. Некоторые из различий могут быть связаны с соответствующими целями этих двух терапевтических вмешательств, в особенности при переходе из пограничной зоны на участок, отведенный каждому из методов.

Сами названия указывают на один важный параметр: терапия, а не анализ. Хотя совершенно очевидно, что эти две категории не являются взаимоисключающими, кроме, быть может, того, что в крайних точках данного спектра целью терапии является акцент на смягчение, облегчение, адаптацию и возобновление функционирования. Те же явления возникают и при анализе, но они не рассматриваются как конечные пункты и подвергаются дальнейшей эксплорации для определения их значения и функции, так как акцент перемещен на достижение другой цели - повышение самопознания и способности постоянно расширять осознание внутренней психической жизни. Для того чтобы этот процесс начался, установился и сохранялся, требуется специальное сочетание технических мер, создающих психоаналитическую ситуацию. Эти технические приемы включают: использование свободных ассоциаций , охватывающих всю психологическую сферу, а не целенаправленное обсуждение; положение лежа; регулярно назначаемые приемы 4-5 раз в неделю; позицию аналитика, выражающую эмпатическую объективность, терпимость и нейтральность относительно реакций пациента; воздержание от участия во внеаналитической жизни пациента или в его поступках, выражающих перенос ; реагирование на проявления переноса разъяснением и интерпретацией . На разных этапах эти элементы могут варьироваться (сочетаться по-разному), но они формируют относительно постоянную конфигурацию, приводящую к возникновению ранее неосознаваемых или не вполне понимаемых мыслей, чувств и фантазий, которые становятся более доступными для инсайта , модификации и интеграции в зрелую личность.

Всякое изменение или несоблюдение любого из элементов психоаналитической ситуации может значительно повлиять на характер продуцируемого пациентом материала и на качество интеракции с аналитиком. Особенно это относится к влиянию на две центральные динамические силы - перенос и сопротивление , анализ которых может быть затруднен вследствие отклонения от оптимального равновесия указанных основных технических характеристик. Выборочное изменение в этом сочетании поз и процедур может содействовать либо плохому анализу, либо хорошей психотерапии, поэтому крайне полезно иметь четкое представление о человеческой психике и последствиях для пациента от конкретного подхода, а также о технических вмешательствах, чтобы подобрать соответствующую форму психотерапии, которая окажется наиболее эффективной в достижении целей пациента.

Главный вклад психоанализа не только в психотерапию и в область психиатрии, но и в медицину в целом - это психодинамический способ мышления. Он означает учет влияния бессознательных психических сил, взаимодействующих динамически с процессами защиты, аффекта и мышления для достижения приспособляемости, большей или меньшей адаптации. Понимание природы и значения этих процессов помогает выбрать лечение, соответствующее потребностям и возможностям пациента, и осмыслить уникальные, подверженные изменениям решения и компромиссы, к которым приходит каждый человек. Такая широта охвата этого внутреннего мира порывов, чувств и фантазий с одновременной терпимостью и увлеченностью позволяют выслушивать, узнавать и, возможно, резонировать с другим человеком способами, которые сами по себе являются терапевтическими.

Проводя различие между психоанализом и П. п., следует подчеркнуть, что это делается с целью обеспечения научной и практической системы, в рамках которой может быть осуществлен информированный выбор оптимальной формы психотерапии. Действительно, с сугубо практической и терапевтической точек зрения необходимость разработки увеличивающихся научных и утилитарных форм применения психотерапии приобретает первостепенное значение. Роль психоанализа в этом поиске аналогична лабораторному исследованию в открытии принципов, которые могут послужить базой дальнейшего развития и практического использования психотерапии в широком масштабе. Поэтому надлежащим образом примененная психотерапия не должна считаться чем-то второсортным или всего лишь выходом, продиктованным пределами реальности. Практика показывает, что тщательно подобранная форма психотерапии может быть лучшим лечением при определенных формах психопатологии.

Концепции конфликта и компромисса являются отражением универсальных психических процессов, представляющих собой усилия, направленные на достижение некоторого равновесия, удовлетворяющего желания и запросы всех аспектов психики. Симптомы, черты характера, сновидения, перенос - все это компромиссы различной степени сложности, выражающие элементы желания, защиты и наказания. При любой форме психотерапии, как и в любом человеческом общении, существует потенциал для изменения формы компромисса в зависимости от некоторой трансформации относительной силы различных компонентов. Как в спонтанных, непреднамеренных социальных взаимоотношениях, так и при научной, планируемой психотерапии человек, болезненно, с трудом идущий на компромиссы, может использовать взаимодействие, чтобы чувствовать себя более удовлетворенным, менее тревожным, в безопасности, освободившимся от вины или, наоборот, осуждаемым, наказанным, обездоленным и т. д. В любом случае существовавшие ранее симптомы, черты, препятствия могут стать более или менее интенсивными, могут исчезнуть или быть заменены. Фрейд (Freud S.) имел в виду этот феномен, когда говорил, что больше пациентов исцелилось благодаря религии, чем будет когда-либо вылечено психоанализом. Если психотерапевт воспринимается как хороший родитель, оказывающий поддержку, приносящий утешение, чувство безопасности, прощающий и многое позволяющий, то баланс между компонентами компромисса может меняться, часто в сторону облегчения симптомов; или же врач в состоянии мобилизовать пациента и помочь ему использовать имеющиеся психические резервы или тенденции, в результате чего достигается новое и более адаптивное равновесие. При интенсивных, экспрессивных формах психотерапии, частых и продолжительных, личное взаимодействие пациента и психотерапевта создает уникальную возможность нового опыта человеческих отношений. Более эффективные формы поведения могут быть усвоены методом проб и ошибок в более безопасной и разрешающей атмосфере лечения, а когда они интегрируются благодаря идентификации с психотерапевтом, это может привести к стойким личностным изменениям.

Все вышеописанные перемены и модификации происходят также и в психоанализе. Дополнительный фактор, обеспечиваемый анализом, заключается в распространении осознания на глубинные сферы конфликта, при этом импульсы и защитные формы детского периода подвергаются неоднократным исследованиям и модификациям, прорабатываемым с помощью более зрелых, объективных и аффективных психических процессов. Отбор пациентов для специфического психотерапевтического подхода зависит от оценки их потребности и способности инициировать различные процессы изменения. Одной из характеристик, благоприятных для психоанализа, является осознанность страдания или неудовлетворенности наряду с желанием понять себя посредством самонаблюдения. Это обычно ассоциируется с толерантностью к фрустрации и хорошим контролем. В этом плане обнадеживает способность к продуктивной работе и поддержанию отношений с окружающими, а также наличие чувства юмора и метафоричности мышления. Как правило, острые кризисы в текущей жизненной ситуации не помогают широкому, последовательному саморефлексивному методу анализа.

Руководствуясь этим набором характеристик как моделью, можно составить портрет пациента, для которого лучшим вариантом будет П. п. Переворот и кризис являются показаниями к поддерживающим, направленным на разрешение проблем мерам, по крайней мере до тех пор, пока не наступит состояние относительного контроля и спокойствия, позволяющее оценить возможности индивида. Трудности с контролем и фрустрационной толерантностью, нередко очевидные из проблем, возникающих в работе и взаимоотношениях, являются основанием для рекомендации поддерживающей, образовательной терапии. Ограниченность способности к рефлексии собственных мыслей, чувств и поведения часто проявляется в отказе пациента от предложения заняться самонаблюдением. Это ограничение говорит в пользу поддерживающего и директивного типа психотерапии, а не направленного на инсайт и разрешение конфликта.

Решающую роль могут играть факторы времени, места и стоимости психотерапии. Помимо этого, различные сочетания описанных качеств, присущих двум главным видам психотерапии, могут продиктовать промежуточную форму психотерапии, объединяющую экспрессивные и поддерживающие черты.

Для иллюстрации этих принципов и того, как психотерапия может избирательно использовать некоторые аспекты психоаналитической теории и техники, чтобы соответствовать в лечении специфическим потребностям пациента, Куртис сначала описывает случай с применением психоанализа, а затем приводит пример П. п.

Первая пациентка - обладающая высоким интеллектом 25-летняя женщина, работник эстрады, - несмотря на рост успеха и признания, стала испытывать чувства депрессии, раздражительности и напряженности. Кроме того, за последнее время она усомнилась в своей очень активной сексуальной жизни, отмеченной частыми победами над мужчинами, которых встречала на своем артистическом пути. Эти проблемы, по-видимому, совпали по времени с одной довольно бурной связью с человеком, которого она соблазнила и с которым у нее позже начались серьезные отношения. Ее сексуальные победы переживались как случайные и приносили удовлетворение скорее ощущением власти над мужчинами, чем в строго сексуальном аспекте. В то время как ее любовные отношения были средством, помогающим ее карьере, у нее не было такого чувства, что ее используют, скорее она полагала, что использует мужчин для своих целей.

Присущий ей здравый смысл говорил ей, что мужчина, с которым она связана, обладает высокими качествами во всех смыслах и является достойным кандидатом для вступления в брак, что было ее конечной целью. И тем не менее она никогда не чувствовала себя с ним вполне свободно и против собственной воли насмехалась над ним и не доверяла ему. Поняв, что она в опасности и может потерять его, и, что особенно важно, ощущая какую-то извращенную потребность отталкивать его, она стала искать помощи в анализе.

В привычной ей манере она начала анализ энергично, как будто намеревалась побороть болезнь или одержать победу в сражении с психоаналитиком. Такая установка приносила ей пользу в течение нескольких месяцев, пока она исследовала свою историю и поведение во всех подробностях. Хотя она и почувствовала, что может лучше контролировать себя и более широко взглянуть на себя, но понимала, что реальное осознание и изменение ее непонятного поведения все еще недоступно ей. Затем наступил период повышенного интереса к психоаналитику и его личной жизни, и она с удовольствием и вместе с тем с завистью приписывала ему разнообразные специальные знания и достижения. Эти чувства вскоре приобрели эротическую окраску, и в ее поведении сперва скрыто, а затем явно стало проявляться желание обольстить врача.

Когда это желание стало преобладать, она часто теряла из виду цель своего анализа, и психоаналитик указал ей на сходство ее поступков в процессе лечения с характерным стремлением соблазнить и завоевать каждого значимого для нее мужчину. Затем он высказал предположение, что это вполне понятно, что у нее будет желание прибегнуть к испытанному способу преодоления тревоги, когда придется столкнуться с новыми, угрожающими ситуациями во время анализа. Такое разъяснение, повторявшееся и развивавшееся в течение нескольких недель, привело к заметному изменению ее поведения. Ей стали сниться беспокойные сны (за ней гонятся или на нее нападают), потом она стала бояться посещать аналитические сессии и, входя в офис, испытывала тревогу и застенчивость. Она начала одеваться более консервативно, и поведение ее стало менее вызывающим. Заметив, что стала часто краснеть, она сказала, что чувствует себя как испуганная девственница.

Такая разительная перемена - от смелой обольстительницы до испуганной девственницы - была истолкована психоаналитиком как появление невроза переноса, т. е. как регрессивное и дистоническое выражение аспектов отгоняемых фантазий детства, теперь сфокусированных на психоаналитике в возрожденной и вместе с тем измененной форме. Это аффективное переживание ни в коем случае не идентично с тем, что было в детстве, поскольку последнее подверглось развитию и трансформации и теперь происходит и запечатлевается в личности взрослого человека, являющегося партнером в подлинно терапевтических отношениях. Тем не менее следует особо отметить, что обе главные темы и специфические взаимоотношения в детстве могут быть сближены и аффективно пережиты заново.

Степень и характер невроза переноса могут широко варьироваться «от пациента к пациенту». У некоторых это яркое, захватывающее переживание, трудносдерживаемое в рамках анализа, приводящее к отреагированию или бегству. У других оно выражается как бледное, ослабленное - «то оно есть, то нет его» - переживание, сдерживаемое в безопасных пределах защитными механизмами личности, работающими слишком хорошо. Эти проявления точнее было бы называть феноменами переноса, чем неврозом переноса, что предполагает более организованную, устойчивую психическую структуру. Иногда узнавание невроза переноса может быть задержано или затемнено из-за сильного проявления защитного аспекта упрямства или апатии, а не более характерных качеств энергичного порыва и аффекта. В других источниках информации, таких как сны, фантазии, воспоминания, или, что часто более важно, в эмпатических реакциях или контрпереносе психоаналитика эти состояния сопротивления могут рассматриваться как элемент невроза переноса, чем более выражение проявляются эротическое или гневное состояния. Концептуально они представляют собой то, что А. Фрейд (Freud А.) называла переносом защиты, поскольку они происходят от защитных механизмов, возникших в попытках ребенка установить равновесие и контроль в отношении угрожающих импульсов.

В случае с описываемой пациенткой тревожное состояние, при котором прерывается дыхание и человек краснеет, исследовалось не только с помощью сновидений и ассоциаций пациентки, но и с помощью эмпатических реакций психоаналитика. Образ «испуганной газели» и ощущение нетерпения в реакции психоаналитика были ключевыми положениями, предполагающими, что пациентка борется с мазохистической фантазией, в которой врачу отводится роль нападающего садиста. Результатом нескольких различных версий данной интерпретации стали все более четкие проявления этой фантазии в снах и осознаваемых образах.

С возникновением воспоминаний и элементов сновидения, связанных с конкретным домом, в котором пациентка жила в пятилетнем возрасте, можно было начать интерпретацию генетических связей и реконструировать более целостную картину развития ее невроза. Например, она признала, что переживаемое ею тревожное чувство во время аналитической сессии было идентично чувству страха в детстве, возникшему у нее вскоре после того, как она несколько раз была свидетельницей сексуального контакта родителей. Сперва это выражалось в том, что она начала бояться отца, стала убегать от него в тревоге и волнении, когда он возвращался домой, что заставляло его гнаться за ней. Это - хороший пример формирования компромисса в форме симптоматического действия: ее тревожное бегство провоцировало отца на погоню за ней. Интересно, что старания пациентки найти более удобное разрешение своего конфликта по поводу мазохистических ошибочных концепций о сексуальной роли женщины приняли не просто невротическую, но более сублимированную форму. Будучи ребенком и испытывая чувство страха и изоляции, она часто предавалась романтическим фантазиям и разыгрывала роль героини знакомых сказок и историй. В юношеском возрасте она поборола в себе застенчивость и тревожность и участвовала в школьных спектаклях, что привело ее на эстраду. Сценическая деятельность все более удовлетворяла и поглощала ее. Сперва она избавилась от тревожных чувств, а позже у нее выработалась защита от страха - переход, сделавший игру на сцене более переносимой. Однако одновременно с этими переменами у нее развилась контрфобическая сексуальная неразборчивость, что и привело ее к психоанализу.

Это сжатое изложение пятилетнего анализа может послужить парадигмой ряда дополнительных трансферентных тем, которые были разработаны и исследованы: соперничество со старшим братом; ненависть к отцу, недостаточно любившему ее; идентификация с матерью-жертвой, которая в ответ на мучения могла садистски властвовать над мужчинами, - все это было проработано и соотнесено с ее потребностью соблазнять мужчин. Связи с мужчинами, углублявшие ее тревожную депрессию, не могли поддерживаться долго; и только на позднем этапе анализа, после достаточной проработки переноса, у нее начались отношения, которые в итоге привели к замужеству. Этот период был особенно плодотворным аналитически, поскольку требовалось тщательное изучение ее чувств в переносе в сопоставлении с растущей способностью понять и следовать до конца своим зрелым сексуальным целям, которые теперь обретали свободу.

Важным признаком этой краткой и сжатой истории болезни является выбор пациента с различимым интрапсихическим конфликтом в сочетании со структурой личности с хорошими адаптивными способностями, при условии устойчивой, безопасной терапевтической обстановки, позволяющей использовать свободные ассоциации, чтобы добраться до психических смысловых эпизодов и процессов, от которых до этого пациентка отгораживалась. Обычно это связано с тревогой по поводу регрессии и потери контроля, что ведет к опоре на знакомые симптомы и защитные механизмы и закреплению на них как на первой линии обороны. Необходимо разъяснение, помогающее пациенту уяснить некоторые стереотипы и значения этих привычных форм поведения. По мере того как эти стереотипы становятся менее автоматическими и более дискомфортными, более отчетливыми станут проявления переноса. Это будут выражения ранее подавляемых чувств и фантазий детства. Переживание, наблюдение и понимание этой смеси возрожденных и реактивных способов проявления противоречивых стремлений теперь станут центром анализа, и подход к ним осуществляется с помощью интерпретации и реконструкции их происхождения.

В качестве противопоставления Куртис приводит пример психоаналитической терапии с использованием отдельных аспектов психоанализа, но со значительными отличиями.

Некоторые пациенты по причинам, обусловленным реальной действительностью и психопатологией, не соответствуют показаниям для психоанализа. Это может потребовать творческой комбинации техник, которая обеспечивала бы поддержку и какой-то новый интерперсональный опыт, благодаря чему могли бы быть повышены самооценка и инсайт. Не создавая доступа к бессознательным динамическим и генетическим факторам, работа в течение длительного времени с производными этих обусловливающих элементов способствует личностному росту и пониманию себя.

Одним из таких пациентов был 28-летний стажер университета, трудности которого заключались в социальной тревоге, пренебрежительном отношении к учебе и приступах депрессии. Его работа над диссертацией задерживалась этими симптомами, и несколько раз он был на грани отчисления. У него были приятели-мужчины, разделявшие его интеллектуальные и музыкальные интересы; вел он довольно изолированный образ жизни. Его сексуальная жизнь ограничивалась связями с четырьмя или пятью женщинами, с которыми ему удавалось устанавливать не более чем удовлетворительные сексуальные отношения, без настоящей близости. Он потерял надежду найти женщину, которая захотела бы выйти за него замуж, так как сознавал, что его тревога и недоверчивость могут вызывать отчуждение.

Как и следовало ожидать, ему стоило большого труда прийти на лечение. Его тревога, имевшая оттенок настороженности и недоверия, являлась непосредственным препятствием для психотерапии, а также главной, давней проблемой. Иногда он мрачно шутил по ее поводу, и это убедило психоаналитика в том, что эта его черта не достигла степени параноидальных расстройств. Учитывая сенситивность и сдержанность пациента, психоаналитик пришел к выводу, что наибольшую пользу ему принесет интенсивная, долговременная психотерапия, которая даст ему возможность понять и преодолеть свой страх, что его поймают в ловушку или унизят. Психоаналитик предложил, кроме того, испытательный срок, по истечении которого пациент, если увидит, что не доверяет врачу, вправе прекратить лечение. Этот «запасной выход» создавал у пациента некоторое ощущение безопасности, тогда как рекомендация психоаналитика относительно интенсивной психотерапии убедила его в том, что он нуждается в помощи.

Работа началась по расписанию. Два раза в неделю пациент и психоаналитик сидели лицом к лицу, исследуя как ежедневные переживания больного, так и его реакции на психоаналитика и психотерапию. Первые несколько месяцев были явно испытательным периодом, в течение которого пациент искал, а иногда и находил подтверждение своим сомнениям относительно намерений психоаналитика или способности помочь ему; врач же особенно старался следить за своими внутренними ощущениями и реакциями, сознавая чувствительность пациента. Ошибки психоаналитика и неверное понимание подвергались честному обсуждению не только для того, чтобы прояснить их, но и для того, чтобы понять их восприятие пациентом. Психоаналитик отвечал на вопросы пациента о своем отпуске, декоре офиса, автомобиле и т. д., но если считал вопросы слишком личными или если ответ на них мог бы помешать психотерапии, то говорил пациенту об этом. Тот обычно улыбался и соглашался.

Эффект после первых шести месяцев такой работы выразился в постепенном ослаблении настороженности пациента. Он чувствовал большую уверенность в том, что психоаналитик не позволит себе выпадов против него, не попытается использовать его слова против него и доминировать над ним. Теперь он мог раскрывать перед психоаналитиком некоторые свои секреты, фантазии и болезненные воспоминания детства. Возросшее доверие к психоаналитику, основанное на опыте отношений с ним в процессе открытого исследования и понимания происходящих в рамках этого опыта событий, еще больше усилилось благодаря тому, что теперь пациент связывал свою недоверчивость с травмами и обидами, которые он вспомнил. Поскольку психотерапевтический подход не продуцировал материал, который выявил бы проекции и трансформации его травматических переживаний, психоаналитик довольствовался созданием связной картины его жизни вплоть до настоящего времени. Симптоматическое улучшение, возросшая уверенность в своих силах - все это дало возможность пациенту завершить диссертацию. Его отношения с женщинами стали свободнее и более близкими, и он, по всей видимости, намеревался жениться, когда психоаналитик говорил с ним в последний раз.

Эта терапия продолжалась три года и состояла из двух главных элементов. Первый - это то, что Бибринг (Bibring Е., 1954) называл «эмпирической манипуляцией», при которой пациенту предоставляется возможность в рамках лечения и вне его получить новый опыт, способный оказать мутационный эффект. Это осуществимо при разрешающей, поощряющей атмосфере терапии и с помощью переноса. В данном случае перенос не анализировался, как при психоанализе, хотя опыт переноса обсуждался и использовался для того, чтобы прояснить способы, с помощью которых пациент может строить свои отношения с психотерапевтом и другими людьми.

Второй технически важный элемент - выяснение стереотипов поведения пациента и их происхождения от прошлых влияний, обусловленных развитием. Такая реконструкция отличается от проводимой при психоанализе тем, что в ней отсутствует параметр бессознательного конфликта и фантазии, явно интегрированной в этот конфликт. Тем не менее реконструкция может обеспечить ощущение постоянства и устойчивости и понимание себя, что оказывает стабилизирующий эффект.

На основании рассмотренных психоаналитических принципов и концепций психического функционирования и представленных клинических примеров Куртис дал некоторые основополагающие технические рекомендации для П. п.:

1) определи решающие динамические вопросы с целью локализации и ограничений предпринимаемых терапевтических действий;

2) не касайся аспектов личности, не имеющих близкого отношения к центральной проблеме;

3) фокусируй внимание на текущих взаимоотношениях пациента и защитных механизмах личности;

4) поддерживай адаптивные навыки и ресурсы пациента;

5) создай устойчивую, восприимчивую атмосферу поддержки и уважения;

6) поощряй более адаптивные способы устранения болезненных симптомов посредством новых перемещений и идентификаций.

На этапе, когда пациент проявит стойкое улучшение, должен быть рассмотрен вопрос об окончании лечения. Ограниченные цели психотерапии требуют, чтобы регрессия к зависимости от психотерапевта контролировалась с помощью поддержки и поощрения у пациента стремления к самостоятельному поведению. Доказательства возросшей способности независимо функционировать должны быть признаны в качестве достижения, заслуживающего уважения, желание больного прекратить лечение обычно сопровождается тревогой, которая может быть снижена признанием и верой психотерапевта в способность пациента сохранять достигнутое улучшение.

Год издания и номер журнала:

Из сердца мальва,
мальва проросла и кровью расцвела...

Богдан Гура

Введение

Начало моего исследования немного напоминает работу в кабинете: одна ассоциация, всплывающая из моря образов, чувств и самочувствий, неожиданно организовывает все остальные и заставляет обратить на себя пристальное внимание. Не мудрено: ведь эта ассоциация в свое время дала начало самому методу, можно сказать, родила его в алой пульсации своих многочисленных смыслов.

Сексуальность. Сексуальность в самом широком ее понимании, с подключением всех идей и оттенков, которые только можно выдумать. Или хотя бы сходу вообразить.

Множество смыслов, которые обретает сексуальность в культуре, ее влияние на воспитание, рост и развитие, особенности и нюансы, которые осознание сексуальности добавляет к человеческому диалогу, кажется, должны бы вдохновлять как простых обывателей, так и специалистов к исследованию этой темы и активному включению ее в контексты своих методов.

Тем не менее, если мы обратимся к психоаналитическому дискурсу, то увидим, что в большинстве психоаналитических работ, начиная с Фрейда, сексуальные отношения и начало интимной жизни (чаще всего - дефлорация) рассматриваются в одном ряду с насилием, завистью, травмой, а то и приравниваются к насилию. З. Фрейд строит свою концепцию женского развития на довольно сложных взаимоотношениях женщины с мужской сексуальностью, в котором, по его мнению, ключевую роль играет желание маленькой девочки обладать пенисом, которое впоследствии преобразуется в желание иметь ребенка. Разные дополнения этой теории в дальнейшем в основном только усиливают тенденцию смыслового сближения соперничества, насилия, а также символического - а иногда и реального - антагонизма полов.

При этом Фрейд не указывает других причин для подобного антагонизма, кроме биологических. Конфликт в его представлении становится почти что эволюционно (биологически) обусловленным, а значит - обязательным и неизбежным, чем-то изначально заданным, подобно первородному греху в религиозной догме христианской ортодоксии. Мы могли бы предположить, что любая более или менее концептуально и общественно развитая система, в том числе система лечения и объяснения неврозов, такая, как психоанализ, просто обязана иметь свои собственные догмы, очерчивающие, так сказать, "рамки веры" и являющиеся платформой для личного сотворения мира ("вначале было то-то и то-то, и потому теперь все происходит так"). Это хорошее объяснение, но оно не помогает понять, почему сексуальность априори, для женщины и мужчины, связывается в этой концепции с насилием.

Вспомним, в работах Фрейда и его последователей, описывающих отношение (реальное или предполагаемое) ребенка к первичной сцене также присутствует акцент на агрессии в большей степени, чем на любви. Но собственно, почему ребенок, наблюдая первичную сцену и "не понимая смысла происходящего", должен решить, что происходит насилие, агрессивный акт, а не любовное соединение? Разве мать не обнимает его крепко, разве не подбрасывает вверх и не валяется с ним на кровати, на полу, во дворе? Разве он при этом не вскрикивает и не взвизгивает от восторга? Почему же тогда он, слыша, как мать кричит в спальне или увидев, как родители сплелись на кровати в объятии, должен решить, что "папа бьет маму"?

Возможно, нам будет проще работать с подобными интерпретациями, если мы вспомним, что большинство работ, о которых идет речь, написаны психоаналитиками-мужчинами. Ни для кого не секрет, и это много раз подтверждалось и Фрейдом, и его последователями, да и самой историей психоанализа, что психоанализ - это в целом мужское творение, сконцентрированное на мужской психологии. И "прочтения" сексуальности, первичной сцены и дефлорации, глубже - прочтения женственности в этом смысле становятся своего рода отражениями женской темы в мужской душе, не больше и не меньше. И я предполагаю, что это имеет отношение к совсем другому вопросу, нежели тот, что лежит на поверхности, - не столько к переживанию первичной сцены, сексуальности и даже женственности, сколько к осознаванию сексуальности и жизненности мужчиной и женщиной , их интерпретации с разных точек зрения, принятым и одобренным в культуре потокам ассоциативности и - как следствие - привычным человеческим предпочтениям.

Именно об этом мне и хотелось бы поговорить. Насколько подобные человеческие предпочтения отвечают субъективной и коллективной реальности, как сильно они на нас влияют и как помогают - или мешают - нам строить отношения и наводить мосты друг к другу.

Цветок, аромат и растерянный садовник

В работах мужчин-психоаналитиков тема женской сексуальности и женских циклов обсуждается одновременно легко, скажем, с готовностью говорить об этом и "стеснительно", причем стеснение едва уловимо и угадывается скорее по чуть слышному напряжению профессионального жаргона, чем в явном уклонении от каких-то тем или намеренном их акцентировании. Учитывая многовековую культуру зашифрованных сообщений от женщины к мужчине и обратно, господствующую в западном обществе систему общения и ухаживания, взаимодействия между полами, это вполне понятно.
Как понятно и желание "мальчиков" поговорить о "девочках" в их отсутствие. Но давайте послушаем, что говорится.

Неплохим примером мужской точки зрения на женскую сексуальность в психоаналитической литературе может послужить интерпретация (именно интерпретация, а не цитирование) вслед за Фрейдом сна его пациентки психоаналитиком юнгианского направления П. Кюглером. В своей книге "Алхимия дискурса" он рассматривает бессознательные связи, существующие, как он предполагает, между словами в языке и обращается за иллюстрацией к работе Фрейда "Толкование сновидений":

"... Фрейд описывает сон как биографический. Розовые цветы на ветке и увядшие цветы истолковываются как символическое указание на ее [сновидицы - Я. П.] сексуальную невинность и страх перед насилием. Фрейд объясняет, что цветущая ветвь (тут следует вспомнить выражение "девичьи цветы" "The Maiden`s Blossoms" из стихотворения Гете "Предательство девицы") символизирует как сексуальную невинность, так и ее противоположность. Этот сон, выражающий ее радость от того, что ей удалось пройти по жизни, сохранив сексуальную невинность, позволяет увидеть в некоторых его моментах (например, в увядающих цветах) противоположный ряд идей - страх перед пробуждающейся в ней сексуальностью.

По Фрейду, значимость толкования заключается в бессознательной ассоциации между насилием и цветами , красными и увядшими (курсив мой - Я. П.)" (Кюглер, 2005)

"Сначала предположение Фрейда, согласно которому образ цветов символически связан с насилием, может показаться странным, однако при ближайшем рассмотрении сопряженных с этим понятием слов, мы обнаруживаем, что такие ассоциации близки нам: например, утрата девственности называется "дефлорацией"; в латыни слово deflorationem означает "срывание цветов". Не вызывает удивления фраза Шекспира: "Бледный девичий цветок закровоточил". Можно было бы сказать, что это сказано чисто фигурально, но в этом-то и заключается суть. Язык всегда используется для буквальных (дословных) и фигуральных описаний. В то время, как на уровне осознаваемой нами объективной реальности слова "цветы" и "женские гениталии" имеют совершенно различное значение, рассмотрев скрытый архетипический смысл обеих идей, мы обнаружим в языке скрытую ассоциацию между словами "цветы" и "насилие над женскими гениталиями". (Кюглер, 2005)

"Я привожу здесь подробно вышеупомянутое сновидение моей пациентки, в котором выделяю все, имеющее сексуальный смысл...

Она спускается вниз (высокое происхождение) и перелезает через какие-то странные ограды, или заборы, сплетенные из сучьев в виде небольших квадратов. (Сложный комплекс, объединяющий два места; чердак дома ее отца, где она играла с братом, объектом ее позднейших фантазий, и двор дяди, который часто ее дразнил). ...В руках (как у ангела – стебель лилии) у нее большой сук, похожий на целое дерево: он густо усеян красными цветами, ветвист и велик. (невинность, менструация, дама с камелиями) Она думает почему-то о цветах вишневого дерева, но нет, цветы похожи на махровые камелии, которые, правда, на деревьях не растут. Во время лазаний у нее сперва один сук, потом два и затем опять один (соответственно нескольким лицам, объектам ее фантазии). Когда она добирается до низу, нижние цветы уже почти все опали. Внизу она видит слугу: у него в руках такой же сук, и он его как бы „чешет“, то есть деревяшкой соскабливает густые пучки волос, которыми он порос, точно мхом. Другие рабочие срубили несколько таких сучьев в саду и выбросили на улицу, где они и лежат; прохожие забирают их с собой. Она спрашивает, можно ли ей взять такой сук. В саду стоит молодой человек (совершенно незнакомый ей, чужой); она подходит к нему и спрашивает, как пересадить такие сучья в ее собственный сад. (Сук, сучок издавна служит символом пениса). Он обнимает ее, но она сопротивляется и спрашивает его, какое право имеет он так с ней поступать. Он говорит, что он вполне вправе, что это дозволено. (Относится к предосторожностям в брачной жизни)". (Фрейд, 2009)

Как видим, у Фрейда отдельные детали и особенности композиции и сюжета сна рассматриваются сквозь призму сексуальной символики, главным образом в параллели "сексуальность-травматичность-агрессивность", но прямо не связываются в единую смысловую систему. Кюглер поступает иначе, он рассматривает не символические, а лингвистические (закрепленные в языке на уровне грамматики и фонетики) связи между цветами, дефлорацией и насилием, не имеющие места, по его мнению, в осознаваемой объективной реальности. Но результат оказывается тем же - существует связь между сексуальностью, насилием, лишением девственности и женскими гениталиями.

Здесь, пожалуй, необходимо сделать отступление и обратиться к альтернативной точке зрения, которая поможет нам взглянуть на предмет нашего исследования с другой стороны.

Для этого попробуем вспомнить, как рассматривается и работает символ цветка в мифологии. Словарь знаков и символов В. В. Адамчика предлагает такое определение цветка:

"В символике цветов подчеркивается их связь с циклом жизни и смерти. Цветы - символ мимолетности, краткости бытия, весны, красоты, совершенства, невинности, молодости, души. Определенные аспекты образа обусловлены наличием аромата; различные дополнительные коннотации связываются с формой и цветом. Цветы - ярчайшее проявление жизненной силы, это образ радостей жизни. В индуизме возложение букета цветов на алтарь имеет своей целью донести до божества «дыхание жизни». Образ распускающегося цветка может символизировать реализацию потенциальных возможностей (раскрывающийся цветок лотоса как самораскрытие мира), духовную эволюцию. В рассказе Борхеса Парацельс творит розу, что знаменует достижение им вершин алхимического искусства.

Цветок может выступать как образ мира, центра. Цветы олицетворяют краткость жизни и преходящую природу удовольствия. В буддизме перед изображением Будды возлагают цветы в знак понимания бренности бытия...

Цветы ассоциируются с любовью (поскольку они расцветают по весне) и красотой. В художественной традиции женщина часто уподобляется цветку... Бутон выступает в качестве метафоры девственной красоты.

За различными цветами закрепляется собственное значение; гвоздика олицетворяет страсть, лилия - чистоту. Наиболее «нагруженные» в символическом плане цветы - роза и лилия в западной традиции, лотос и хризантема - в восточной." (Адамчик, 2006)

Из этого отрывка видно, что древняя символическая традиция действительно связывает образы цветка и женственности, а также образы женственности и сексуальности, - однако, цветы одновременно метафорически "привязаны" и к циклам жизни и смерти, к понятиям центра, самораскрытия, а также символизируют ощущение того, что "все проходит" и "все изменяется", подобно тому, как изменяется цветок, переставая быть бутоном и становясь раскрытой чашечкой. Добавлю еще, что сказочная, народная, мифологическая - "женская" традиция трактует символ цветка как указание на женщину и ее природные циклы и способности.

С этой точки зрения во фрейдовском примере присутствует целая история женской судьбы: сук, похожий на целое дерево, - принадлежность к роду и к его жизненным излучинам, отдельная жизнь как часть целого существования; опавшие нижние цветы - более близкие к "стволу", к старшему поколению и достигшие старости женщины или желания самой сновидицы; вишня, цветущая по весне, - пора юности, время сновидицы, и махровые алые камелии - время зрелой женственности, которое ей предстоит; и наконец, желание "пересадить сук у себя в саду", - то есть укорениться, продолжить род, дать плоды и осуществить свою жизнь во всех фазах.

Но Фрейд и Кюглер выбирают другую интерпретацию. Объяснение Кюглера ведет глубже, потому что рассматривает весь комплекс значений как своего рода "цепочку связей", но одновременно и уводит в сторону. Отчего так происходит? Дело в том, что женский опыт (как и мужской), по всей видимости, совершенно непостижим с точки зрения другого пола. Эти два способа существования нельзя сравнивать и нельзя говорить даже, что мужчины и женщины хотят одного и того же, но с разных сторон. Это не так. Мы совершенно разные. Не лучше или хуже друг друга, не старше или младше, потенциальнее или "зрелее". Просто разные. Поэтому когда мужчина (пусть столь гениальный, как Фрейд) рассуждает о циклах менструации и процессе дефлорации, интерпретируя их, это интересно с точки зрения теоретических построений и гипотез, красоты структуры, но в практическом приложении не работает. Тема глубже, и ее конфликты и переплетения смыслов древнее, чем мы думаем.

Вот таблица сходных по произношению и написанию, а частью - и однокоренных слов, которые Кюглер рассматривает в качестве бессознательной смысловой цепочки от женских гениталий к сексуальности, насилию и дефлорации (Кюглер, 2005):

Комплекс слов, которые рассматривает Кюглер, а с ними и тема "цветок", "кровь", "плотский", "дефлорация", "насилие", "воплощение" - это не прямая повествовательная цепочка, а скорее, гнездо, в котором одно вытекает из другого и течет в другое, причем совершенно необязательно, что насилие присутствует там по праву или даже изначально там было. Цикл менструирования, истечения крови, утраты девственности, приобщения к регулярной половой жизни, вынашивания и истечения крови с родами и воплощения новой жизни в младенце (в последе, как в цветке) "записан" в этих словах-метафорах и представляет собой не столько ассоциацию - так как ассоциация походит на вспоминание и поиск того, что скрыто, - сколько внутренний, вечно живой и самообновляющийся календарь человечества. Календарь изначально не помогает помнить, он подсказывает, как лучше организовать жизнь, чтобы следовать ее ритмам. В этом календаре отмечены естественные фазы женщины, по которым она следует и к которым готовится в течение жизни. (Эстес, 2006) Ни одну из этих фаз нельзя "перепрыгнуть" или заменить рядом лежащей, подходящей. Это напоминает рост цветка, откуда, скорее всего, и была взята метафора: зерно падает в землю и "вытекает из нее" как росток, затем появляется первое "пятно" бутона, а после он раскрывается и "кровоточит" цветком, из которого закономерно возникнет плод. В этой системе насилие не присутствует, хотя оно, вероятно, присоединилось к ней позднее как отражение ситуаций, в которых женщине или процессу воспроизводства угрожала опасность.

Рассмотрев такие разные точки зрения (условно - фрейдовско-кюглеровскую и фольклорно-мифологическую), легко увидеть, насколько важное значение имеют особенности сопрягания . Ассоциативный ряд или ассоциативная цепочка, в которой "одно следует за другим" или одно вызывает в памяти, в воображении, другое, и смысловое, метафорическое единство - это разные вещи. Это очень важно. Это краеугольный камень понимания. Контексты, в которых используется метафорическое единство, - бесчисленны. Они могут касаться всех аспектов жизни и выражать огромный спектр состояний. Но в метафорическом единстве они связаны в качестве целостного осознавания процесса. Возвращаясь к метафоре календаря, мы можем сказать, что она описывает структуру года в природных и психических событиях (неотделимых друг от друга). Метафорическое единство "холод, зима, остывание, замедление, уязвимость, засыпание, завершение цикла" содержит, если можно так выразиться, целостное состояние, из которого в любой момент может извлекаться конкретный смысл. Это своеобразный архетип языка, "прорывающийся" ниже собственно языковых процессов. Так, человек может говорить "мне холодно" и жарким летом, стоя в морозильной камере, и лютой зимой, стоя на морозе в пальто. Это не означает, что летом "может быть холодно" и никто этого так не понимает. Холод в каждом конкретном случае разный. Но на символическом уровне метафорического единства холод "принадлежит" группе зимы, метафорической группе, описывающей и напоминающей психике замедленные, прохладные, пассивные и накапливающие процессы).

Кюглер и Фрейд используют для интерпретации иные способы сопрягания, нежели те, что заложены в символике, которая изначально представляет собой единство, восходящее к древнему синкретическому образу мира. Это "женский" способ понимания - взаимосвязь через родственность и целостность основы. Мужской способ предполагает пошаговое последовательное движение от одного к другому, где рядом стоящее становится родственным. Что и определяет результат.

Нестерпимая женщина

Для мужского сознания естественно действовать и рассуждать мужскими способами, и здесь нет никакой проблемы. Проблема, как я уже сказала, возникает тогда, когда с мужской точки зрения и в мужских терминах рассматриваются женские фазы и процессы. От этого всего один шаг до рассмотрения мужского развития как нормы и женского - как странного ее ответвления.

Что заставляет мужчину-исследователя или просто мужчину делать этот шаг?

Мне представляется, что иногда для мужского, в особенности, западного сознания (зачастую стремящегося быть "слишком" мужским), фемининные процессы и связь между ними имеют свое особое значение. Будучи кардинально иным, чем мужские циклы и фазы, женский "круг роста" может восприниматься мужчиной как чужеродный, непонятный и - пугающий. Особенно если ситуация к тому же осложняется доминирующим положением женщины в сообществе (эпоха матриархата) или злоупотреблением властью женщиной в семье (Янг-Айзендрат, 2005). Тогда мужчина или мужская часть общества может испытывать страх перед женщиной и тем, что в психологии называют "фемининностью". Это не имеет прямого отношения к угнетению женщин или ущемлению их в правах, - скорее, речь идет о существовании внутри мужчины такого отношения к самому себе , которое делает для него присутствие женщины болезненным и сложным. Такой мужчина может фантазировать себя кем-то вроде кузнечика на цветке, - маленьким существом, которое может быть легко поглощено огромной и всемогущей "розой"-вагиной. Да, но при чем же тут тогда насилие, если мужчина как раз чувствует себя беспомощным, боясь женственности?

Если мужчина боится женственности, то он боится и своей собственной агрессивности, присущей ему от рождения и комплементарной нормальной женской мягкости. Тогда дефлорация (шире - сексуальный акт вообще) представляется ему насилием. Так проще, потому что тогда он может сказать себе, что насилие - в его природе (биологически отказаться от сексуального акта невозможно), и значит, согласие женщины не требуется. Но согласие всегда требуется. Секс - это не насилие, а дар, и он всегда им остается. Дары не подчиняются власти. Они не могут быть отняты, не могут быть вымолены и заслужены. Боясь женщины, мужчина боится не получить от нее дара, без которого он не может жить и продолжать свой род. Боясь не получить, он стремится отнять. Поэтому мужчина, боящийся женщины, чувствует вину - и проецирует ее на женщину. Это комплекс, который действует как единая система, нелинейно, вовлекая в себя обоих участников и создавая причудливые внешние ситуации.

Миф о том, что женщина боится дефлорации, имеет под собой реальную основу, - у большинства женщин такой страх действительно присутствует, особенно если рядом с вступающей в фазу активной половой жизни девушкой нет более старшей и опытной подруги, которая могла бы помочь ей пройти этот этап осознанно. Но суть не только в этом - а в том, что страх естественен, он - часть процесса, смешанный с волнением и ощущением важности момента. Как не бывает моря без волны, так не бывает вступления в новое, незнакомое, без страха. Но страх легко преодолевается рядом с желанным партнером, и здесь нет проблемы. Женский организм, женское тело устроены таким образом, что у них изначально высокие стрессовые пороги, поэтому женское тело "знает", что дефлорация не причинит ей вреда и не нанесет серьезной травмы. Просто когда раскрывается цветок, бутон лопается и умирает. Женщина знает, что это нормально.

Но мужчина не знает. Во всяком случае, мужчина, воспитанный в культуре жесткой и отстраненной женщины, мужчина, живущий вдалеке от естественных циклов женской сексуальности. Поэтому свои собственные страхи, связанные с дефлорацией, истечением крови и болезненными ощущениями, и связанную с этим враждебность он переносит на партнершу. Тогда возникают мифы о дефлорации как трагедии для женщины, как насилии, за которое она желает отомстить, о том, что для мужа в примитивных племенах стать "дефлоратором" было нежелательно и так далее. Мифы - плоды целой культуры убегающих женщин и охотящихся за любовью мужчин, охотящихся и никогда ее не достигающих. Это трагедия обоих полов, а не только одного. И для того, чтобы разрешить ее, требуется очень много осознанных усилий с обеих сторон.

Схема первичной сцены, или Когда они занимаются любовью

История дискутирования в психоанализе темы первичной сцены (см., например, Эсман, 2002) наглядно иллюстрирует влияние другой дискуссии - о том, является ли сексуальность универсальным феноменом или же "принадлежит" каждому полу в отдельности? Исходя из динамики, которую я описала выше, можно предположить, что трещина понимания лежит в нарушении в каждом личного внутреннего баланса между "давать" и "брать", следуя естественному ходу вещей или выстраивая защитные формы поведения, если это сделать не удается.

Пожалуй, не стоит особо останавливаться на том, что индивидуальная реакция обоих полов на первичную сцену и воспроизведение сходных ситуаций в анализе, сильно отличается от генерализованного, "абсолютного" представления о первичной сцене как "причине чего-то" или патогенном впечатлении. То же касается и табу сексуальности, закладываемого или не закладываемого в детстве. Другими словами, если два взрослых человека настолько стесняются себя и своих сексуальных отношений, что всячески исключают их нормальные проявления из опыта ребенка (не целуются, не обнимаются при нем, не обнимают ребенка, не ласкают его, не гладят по голове, ограничивают телесные контакты), то наверное, следует ожидать, что столкновение с реальностью сексуальности станет для него травмой, независимо от пола. Как можно ожидать и того, что рано или поздно дверь в спальню родителей окажется открытой, просто по реактивной потребности.

В течение долгого развития психоанализа множество раз выдвигались теории и строились предположения на тему нормальной женской и мужской сексуальности. Я бы задала вопрос так: "Что считать "нормальной" сексуальностью и кого конкретно она должна удовлетворять? Клиента? Психоаналитика? Общество?

Случаи большего или меньшего возбуждения, желания или нежелания соития, даже импотенции и фригидности всегда вписаны в контекст, который бывает трудно понять и самим участникам ситуации, а не только наблюдающему. Если в реке стало мало рыбы, или она обмелела, или, наоборот, поднялась - нужно знать, какое сейчас время года, сколько обычно бывает воды в этой реке и сколько - в этот период, как давно река поднималась в последний раз и как это влияет на тот район, в котором она протекает, и конечно, как сама местность влияет на реку. Это глубокий и очень длительный процесс, а потому сложно, пожалуй, говорить, что клиент приходит к нам с "нарушением" сексуальности, что эта женщина фригидна, а тот мужчина садистичен. Человек приходит с тем, что его по какой-то причине тревожит. Но нарушение ли это и в какой степени, - лично для него, - можно будет узнать после долгой и осторожной работы.

Есть и еще один важный, пожалуй, ключевой момент. Если у человека нет опыта отношений , говорить о сексуальности вообще трудно. Реакции, столкновения и некое смешение сексуальных и эротических переживаний в этом случае не имеют соответствующей "чаши", в которой двое могли бы реализовывать и разглядывать себя, оценивать действия свои и другого, корректировать взаимодействие и улучшать его. Происходит простое отыгрывание. Но это не сексуальное нарушение - это нарушение эго и того, что называется объектными отношениями (Кернберг, 2004). Сексуальные действия используются здесь как попытка контейнировать то, что не поддается осознанию и пониманию. Общая спутанность восприятия и импульсивность реакций доминируют независимо от пола, и не будут изменены раньше, чем изменятся отношения.

Как стать бесполым

Концентрация на дискурсе одного пола может доходить до полного отрицания возможностей роста и развития человека противоположного пола. Подчеркну, что это далеко не всегда есть намеренное отрицание "чужого" или фиксация на "своем". Я говорю о том, как структура мышления говорит за человека там, где он высказывается будто бы от себя или от своего профессионального Я.

К примеру, Петер Куттер в книге "Современный психоанализ" недвусмысленно заявляет, что

"Самоосознание определенной половой идентичности во многом зависит от бессознательных фантазий о том, что слывет мужским или женским. Мальчик в подобной ситуации находится в более выигрышном положении, поскольку он без труда определяет свою половую принадлежность, наблюдая и касаясь своего полового члена. Девочке же в этом отношении приходится тяжелее ввиду отсутствия зримых признаков пола ." (Курсив мой. - Я. П.) (Куттер, 1997)

Отдавая должное Куттеру, нужно сказать, что многие исследователи в этой теме "проваливаются" в разницу полов и его точка зрения вовсе не относится к категории крайних. Но в данном случае может послужить хорошей иллюстрацией попадания в ловушку маскулинности.

То, что является "зримыми признаками пола" для мужчины, может не быть ими для женщины, тем более, для девочки или мальчика. У девочки нет пениса (как, впрочем, в полном, функциональном и символическом смысле нет его еще и у мальчика; ему только предстоит "развить" пенис в процессе роста), но у нее есть клитор, и ее органы устроены по-особому, в особой конфигурации, в том самом "цветке" женственности, о котором метафорически повествует большинство культур. И девочка хорошо знает об этом. Она видит, ощущает, она чувствительна к омовениям и отправлению естественных надобностей. Она имеет возможность прикасаться к своим органам и - многие исследователи делают акцент на этом - чувствовать внутреннее пространство в себе. (Лайне, 2005) Теория фантазирования девочкой пениса или зависти к нему построена на том, что она его "лишена". Но тут есть небольшой философский казус: фантазировать о лишении чего-то может лишь тот, у кого это нечто есть. Девочка не лишена пениса, она просто устроена по-другому. Однако пенис есть у мальчика, и мальчик интуитивно чувствует, что эта часть его тела важна (поскольку она важна для отца или, если отца нет, пользуется подчеркнутым вниманием или невниманием матери), и потому может тревожиться о ее лишении.

Девочка развивается по-другому. Ее биология, физиология и психология "настроены" на другие функции, другие ритмы и другие сообщения, посылаемые в мир и принимаемые от мира. У женщины другие символы активности и угнетения жизненных процессов, "вскипания" и затухания страсти, интереса, влечения, симпатии. Они и не могли бы быть такими же, как у мужчины, потому что тогда не были бы комплементарными ему (Гиллиган, 1992).

Столь же большое значение в дискурсе женского и мужского имеют не только прямые высказывания, но и странные и порой неожиданные переливы света и тени. Подобно рассуждениям о норме и патологии, размышления и попытки осмысления женственности и мужественности полны явных и неявных взглядов "в сторону друг друга" и - оценок, прячущихся в пышных кустарниках определений. К примеру, вот одно из описаний, включенных в "континуум "женского истерического":

- Хорошо компенсированная истерическая (истерически организованная) женщина предстает перед нами как яркая, обращенная к людям, хорошо адаптированная харизматичная личность: деятельная, неповторимая, стремящаяся к мужским атрибутам превосходства (Курсив мой - Я. П.) (Павлова, 2007).

В этом описании стоит обратить внимание на то, что хотя названный тип женского имаго в целом позитивен, он выглядит довольно интересно, будучи рассматриваемым в контексте истерической организации и ее компенсирования . Так и хочется задать классический психоаналитический вопрос из разряда "означает ли это?": "Означает ли это, что яркая, обращенная к людям, хорошо адаптированная харизматическая женщина - во-первых, является компенсированной истеричкой и во-вторых, стремится к мужским идеалам превосходства?" С этой точки зрения можно сказать, что "нормальный" человек, у которого никогда не наблюдалось психотических срывов, является компенсированным психотиком. Не исключено, что так оно и есть и мы никогда не узнаем о расстройстве, поскольку оно не явлено. Но возникают еще и еще вопросы: есть ли болезнь, когда она не проявляется, и что мы получаем, "глядя вглубь" и высматривая черных кошек во тьме? Но эти вопросы шире моего исследования. Меня в данном случае интересует факт сопряжения - на уровне теории и практики психоанализа - характерологического и функционального расстройства (вплоть до четвертого издания понятие истерии входило под разными названиями и в разных формулировках в справочники DSM как диагностическая категория) и женской репрезентации как яркой, харизматичной и направленной к миру личности.

Это касается не только ярких женщин, которых в подобных описаниях скрыто обвиняют в истеричности и "стремлении к мужским атрибутам превосходства", но и нежных, чувствительных, мыслящих и действующих интуитивно, по аналоговому типу, мужчин. Не исключено, что образ такого мужчины довольно быстро окажется присоединенным к дискурсу шизоидного, депрессивного или - снова - истерического типа. И стальная, неброско одетая, в меру чувствительная и неторопливая, знающая цену своим желаниям и эмоциям норма будет им судьей.

Мы снова возвращаемся к диалогу между мужчиной и женщиной, к их сокровенному разговору о том, что важнее всего: "Что ты видишь?" "Чего ты хочешь?" "Что вижу я в тебе?" Такой разговор возможен только при условии преодоления того, что лежит в тени. При условии наличия не только способности выносить присутствие другого, но и способности ему радоваться. Меня поражает, насколько часто умение психоаналитически мыслить вырождается (особенно хорошо это видно в теоретических работах) в стремление к незавершенным и недожитым решениям. Если последователи теории объектных отношений говорят о необходимости научиться выносить ненависть к объекту, а затем и присутствие целостного объекта, во всей его полноте, то уже их последователи останавливаются на полпути и явно или "теневым" образом утверждают, что существует необходимость научиться выносить присутствие объекта рядом с собой. Такое впечатление, что мир сплошь состоит из пограничных личностей, единственная задача которых - выжить, перенести и каким-то образом контейнировать сам факт своего выживания. Наши задачи шире, они глубже и много "страшнее", чем просто стремление выжить. Нам предстоит узнать, что мы не одни. И те, другие, тоже.

О ком мы говорим?

Если другой существует, будь то мужчина или женщина, он всегда и неизбежно существует именно как другой, полноценный и таинственный, никогда не познаваемый до конца. В отношении этого другого та теория, которая хорошо объясняет наше собственное поведение или поведение и структуру нашего гендерного сообщества, может быть абсолютно несостоятельна. Но мы продолжаем говорить. Мы упорно строим модели, основанные на "только мужском" или "только женском" понимании, не замечая, как в этих моделях угасают естественные смыслы жизни тех и других. Нам нужно все больше защищаться, потому что вот-вот придет "другой" и начнет требовать от нас жить по его мерке, смотреть его глазами, думать его мыслями. Но мы забываем, что все это - и жить, и чувствовать, и смотреть, и думать - очень полезно, естественно и правильно. Но только когда это дарят и принимают , а не устанавливают в качестве единственно верного лозунга на флагштоке. Речь идет не о борьбе за чьи-либо права - бывает, что такая борьба требуется, и далеко не всегда в защите нуждается более слабый участник конфликта, - но вопрос тоньше: насколько мы, мы сами, в каждый момент времени и взаимодействия с другим человеком осознаем, что он - другой? Просыпаясь по утрам и открывая глаза, чувствуя, как рядом с нами поворачивается чужое, иначе скроенное и по-иному выходящее из сна тело - что мы делаем? Как приветствуем его? Что предлагаем вместе с новым днем? О чем говорим за завтраком, как понимаем возможности его (а вместе с ним и нашего) насыщения, душевного и физического? Легко сказать мужчине: "Ты проиграл матч и поэтому злишься" - гораздо сложнее постараться понять, что значил для него этот проигрыш и может ли он использовать его для будущих побед или же он раздавлен ощущением собственной неполноценности. Легко сказать женщине: "Ты просто раздражена, потому что у тебя скоро менструация" - куда труднее попросить научить ее делиться тем важным, что она постигает именно в эти дни, через свою высокую чувствительность. Слова, которые мы говорим каждый день, действия, которым мы позволяем быть, ранят или исцеляют, в зависимости от того, что мы сознательно или бессознательно в них вкладываем. И если вложить вопрос "О ком мы говорим?" в самую основу взаимодействия, думаю, возможность говорить сама по себе, говорить по-настоящему, друг другу, а не в сторону, станет сильнее и богаче.

Литература:

1. Адамчик B.B. Словарь символов и знаков. М, "АСТ", 2006.
2. Гиллиган К. Иным голосом: психологическая теория и развитие женщин. // Этическая мысль: Научн.-публицист. чтения. 1991 / Общ. ред. А. А. Гусейнова. М., Республика, 1992.
3. Кернберг О. Отношения любви: норма и патология. М., Класс, 2004.
4. Куттер П. Современный психоанализ. М., Б.С.Г.-Пресс, 1997.
5. Кюглер П. Алхимия дискурса. Образ, звук и психическое. М, ПЕР СЭ, 2005.
6. Лайне А. Ненависть во взаимоотношениях между женщиной и мужчиной //
7. Павлова О.Н. Истерическая семиотика женского в клинике современного психоанализа. // Московский психотерапевтический журнал, № 2, 2007.
8. Фрейд З. Толкование сновидений. М., Азбука-классика, 2009.
9. Эсман А. Х.. Первичная сцена: обзор и пересмотр. //
10. Эстес К.П. Бегущая с волками. Женский архетип в мифах и сказаниях. М, София, 2006.
11. Янг-Айзендрат П. Ведьмы и герои. Феминистский подход к юнгианской психотерапии семейных пар. М, Когито-Центр, 2005.