Чулпан Хаматова: «Ближайшие люди уходили от меня…. Интервью с чулпан хаматовой

Ни снималась, для многих поклонников она навсегда останется девочкой из «Страны глухих». А для кого-то — лопоухим мальчишкой из спектакля« МамаПапаСынСобака». Или Ларой из «Доктора Живаго». Только вот дети, которым она помогает бороться с раком, и их родители давно не просят у нее автографы — потому что видят в ней не знаменитую актрису, а помощницу и подружку. И Чулпан это нравится.

СOSMO Вы кто по натуре — сова или жаворонок?
ЧУЛПАН Я мутант. Я жаворонок-мутант. Когда я приехала в Москву, первым шоком для меня было — как тут поздно люди встают. Я родилась в Казани, а там восемь утра — это как в Москве одиннадцать. Хотя сейчас в Казани тоже многое изменилось. Полным ходом идет строительство, сносят все, что можно снести; возводят все, что можно возвести… В прошлом году я ехала по улице, где родилась, и не нашла свой дом. Хотя он там. Конечно, вся эта старина, которую уничтожают, — это так называемое ветхое жилье, но я уверена, что можно было его как-то реставрировать, а не пускать под бульдозеры. Впрочем, мои переживания по поводу исчезнувшего лица города среди казанцев отклика не находят. А живут-то там они — я только летом приезжаю к папе с мамой на дачу. В общем, пока я жила в Казани, вставала рано — а потом Москва сказала мне: «Знаешь что, девочка, мы тут живем наоборот». У полудня в одиннадцать вечера есть своя логика: ночью гораздо легче куда-то доехать. Если ехать в театр к десяти, то надо выезжать рано и на работу сил не остается. Только вот заканчивается день тогда часа в два-три ночи. Художнику, как известно, велено было« не спать» — а мне надо наоборот: «Спи, спи, художник», — иначе с утра ты не человек.

СOSMO Тогда вам нужен какой-то ритуал с утра, чтобы превратиться в человека?
ЧУЛПАН Да, обязательно. Обливание холодной водой. Когда у меня болел позвоночник, кто-то сказал, что это поможет. Действительно помогло. Но сейчас это уже никак не связано ни со здоровьем, ни с модными тенденциями: просто я увидела в этом какую-то невероятно мощную пробуждающую силу. Я когда-то жила с бабушкой — она была собранным, строгим человеком. И если надо было идти в школу, то в любую погоду, даже в тридцать градусов мороза, она утром приходила ко мне и молча снимала с меня одеяло. В восемь утра оставшись без одеяла, деваться некуда. Так что такое насильственное пробуждение, очевидно, вошло в мои хромосомы, но бабушки нет со мной и я обливаюсь. Из ведра или из таза.

СOSMO Интересно, как вы в гостиницах обходитесь — с вашими переездами и многомесячными съемками?
ЧУЛПАН Прошу ведро. Все с пониманием относятся. На самом деле у меня две жизни. Одна — когда я дома и я мама. Другая — когда я не дома и я ехидна. Утро не дома все целиком посвящено только тому, чтобы привести себя в норму и радостно начать рабочий день: для этого у меня обязательно должна быть музыка. Я всегда таскаю с собой магнитофон — мне нужно, чтобы кто-нибудь из магнитофона пропел, что жизнь прекрасна. Это очень разные кто-то. Сейчас я снимаюсь у Германа-младшего, и у нас в кино время шестидесятых, поэтому это Окуджава… и Beatles, конечно. Я встаю, принимаю душ, обязательно мою голову шампунем и кондиционером — у волос очень большая нагрузка… Мне нравятся японские шампуни, после них волосы такие приятные на ощупь… В общем, я выхожу из душа, одеваюсь и выбегаю на улицу с мокрой головой. Я почему-то очень люблю это состояние с мокрой головой — меня за это всегда родители ругают, грозят менингитом.

СOSMO Во время многомесячных съемок в другом городе вы бываете со своими дочками буквально несколько дней в месяц.
ЧУЛПАН Да, но дома я все равно сразу же делаюсь мамой. И тогда себе может быть посвящена только самая ранняя часть утра. Я стараюсь встать раньше, чем они. Есть какая-то магия в этих тридцати минутах, когда девочки еще спят. Надо сварить кашу, потому что младшая девочка ест только кашу. А старшая категорически не ест кашу и грызет хлопья без молока. Если я делаю яичницу, то одна ест желток, а другая — белок. Очень у них расходятся вкусы. Отдельная история — это момент одевания, он длится у них часа полтора. Они придумывают себе костюмы из подручных средств: пижам, колготок, трусов, маек — комбинируют их в какие-то сумасшедшие наряды. Они ужасно смешные, одни выражения лиц чего стоят — иногда бывает очень талантливо. Я даже начала эту модную коллекцию фотографировать — чтобы показать друзьям-дизайнерам. Домашнее утро тоже проходит под музыку, в основном Леши Айги — она на детей действует волшебно. Хотя если мы идем в школу, то полутора часов у нас нет. Я тогда прошу их быстро-быстро. Младшая мне недавно сказала на это: «Мам, что я, работница у тебя, что ли?"

СOSMO У вас с вашими родителями были моменты полного непонимания?
ЧУЛПАН Ну были, конечно. Они замечательные, но им нужно было что-то доказывать, спорить с ними. Когда я решила стать актрисой, в моей семье это было трагедией. Не потому что они такие консервативные, просто вся семья была направлена в сторону технически-математическую. Я сначала поступила в финансовый институт, и это было само собой разумеющимся. А что такое актриса, никто у нас понятия не имел, включая меня. Я просто как-то пошла на спектакль в нашем казанском ТЮЗе — он очень хороший, — смотрела на сцену и понимала, что я тоже так хочу. Вот хочу — и все. Потом я однажды шла по улице мимо театра и думала: если вот сейчас из служебного входа выйдет актриса Роза Хайрулина — удивительная, невероятная(не знаю, почему я так себе сказала, не было никакой логики в этом), — то я точно стану актрисой. И она выходит и идет мимо меня. Судьба. Вообще я сейчас поражаюсь тогдашней своей стойкости. Теперь решения даются мне гораздо сложнее.

СOSMO Если вам тяжело и плохо, как вы с этим справляетесь? Кричите, плачете? Молчите? Медитируете?
ЧУЛПАН Я всегда знаю, что это временная ситуация. Сколько бы она ни длилась: год, день, четыре месяца. Да, мне тяжело и плохо; у всех бывает; у кого-то бывает еще хуже. Ну, могу и поплакать, я же живой человек. Иногда надо, чтобы тебя пожалели, кто-то близкий. По‑разному бывает. Но главный выход моих реакций — это сцена, сценотерапия. Играя спектакль, я разгружаю собственный психологический комок. Я никогда не подставляю себя в героиню, но это происходит неосознанно — просто есть момент разрядки.

СOSMO А когда вам хорошо?
ЧУЛПАН Когда дети рядом. Когда смотришь на них и думаешь, что это счастье. А иногда счастье бывает еще проще: ты хочешь пить и пьешь воду. Выходишь на сцену, и что-то получается наконец-то. Счастье, что мама здорова и папа здоров. Счастье, что бабушки живы. Счастье, что у меня есть масса друзей. Дружба — это подарок. Обычно у человека один-два друга, а я могу назвать человек семь настоящих, близких-преблизких.

СOSMO Вы любите путешествовать?
ЧУЛПАН О да! Я хочу в Ирландию, очень хочу. Просто побыть там. Это, видимо, та страна, в которой я жила раньше в каких-то жизнях. Сначала я была повернута на ирландских сказках, потом на ирландской мифологии, мне очень нравится читать все эти их имена сумасшедшие. Я прямо знаю, где я там жила, какая у меня была обувь… Конечно, я себе все это напридумывала. Но эти камни, и мхи, и море — холодное и колкое. И северная погода — я поэтому Питер обожаю. Море теплое с кораллами — для детей. И чтобы получить порцию витамина D на долгую русскую зиму. Но ни к какому полету, вдохновению оно меня не побуждает.

СOSMO Большинство людей приходят к благотворительности, особенно связанной с детьми, через какие-то личные трагедии.
ЧУЛПАН У меня не было личной трагедии, у меня было открывание глаз. Я, как все нормальные люди, считала, что рак — это не про детей. А если и про детей, то это приговор и ничего поделать нельзя. А потом в какой-то важный, точный момент моей жизни я познакомилась с врачами-гематологами, которые работают с больными детьми. Эти врачи поразили меня, они были совершенно не похожи на советских врачей, которые любят так запугать, чтобы человек сам пошел уже, лег в могилу и больше никого не беспокоил. И дальше шаг за шагом я узнавала все больше и потом поняла, что этот маятник узнавания просто нужно качнуть, чтобы что-то вокруг начало происходить. И теперь я уже, конечно, во все это ввязалась — и хотя это отнимает иногда все время и все силы, но это что-то очень нужное. Мне стыдно бывает перед своими детьми, что я сижу параллельно на десяти телефонах, а они зовут меня погулять, поиграть. Но потом ты приходишь в больницу и видишь результат — глаза детей и родителей, в которых есть ощущение неброшенности. Мне кажется, это самое страшное — когда попадаешь в беду, а на тебя всем наплевать.

СOSMO Но ведь это же естественная реакция человека. Если это не моя беда, то я ничего не хочу об этом знать, и все тут.
ЧУЛПАН Вот для того, чтобы избавиться от этой« естественной реакции», мы и делаем в этом году концерт в «Современнике». У каждого свое детство. Кто-то прожил его в особняке на Рублевке; кто-то — в подвалах Грозного; у кого-то детство — это 10 человек в двухкомнатной квартирке… Юра Шевчук пишет песню специально для нашего концерта — и там есть фраза, которая все объясняет: «Детство — это там, где ты». Все. Эти годы потом назад не прокрутишь, не переделаешь. И если ребенок болен и семь лет лечится, у него все равно должно быть детство. Большинство из них и не знает, какой у них диагноз. И как только они проходят курс лечения и им становится лучше — все, они нормальные дети! Они должны беситься, играть, ходить в кино, к ним должны приходить клоуны на день рождения. Тинейджеры вот не могут в кино пойти — они лысые после химии, они на гормонах, в них тыкают пальцами и они стесняются. Хотя чего тут стесняться?
Слушайте, здоровые подростки стесняются двух прыщей на носу, а тут вот какое дело…
Мы все равно хотим сказать, что не надо их бояться, этих детей. Для этого многим достаточно просто их увидеть, просто задуматься о том, что они существуют. У людей же нет даже самого микроскопического представления о том, что происходит с ребенком, у которого рак крови. У них нет шанса что-то понять, потому что нет информации. Они бы и готовы помочь, только ничего не знают — как я не знала и Дина Корзун. Они слышат слово« катетер», и им страшно и хочется закрыться. Ребята-выпускники ВГИКа снимают сейчас документальный фильм. Они должны были прийти как некий десант в больницу и сделать так, чтобы и дети, и родители, и врачи привыкли к ним и к камере, перестали ее замечать. И когда они его снимут и покажут — тогда через фильм в эту больницу смогут попасть все те, кто туда не хочет или не может приходить в реальности.

СOSMO Наверное, всем туда и не надо в реальности-то?
ЧУЛПАН На самом деле надо. Чем больше, тем лучше. Конечно, в отделения, где любые вирусы опасны, никого не пустят. А в остальных надо носить халаты и шапочки, и даже маски иногда, но приходить туда надо — дети же сами оттуда выйти никуда не могут! Им ничего нельзя, у них диета и так далее… Им грустно, да. Но когда им весело, то никому мало не покажется — они счастливы, бесятся, и все вверх дном, и они знают себе цену. Недавно ребята сняли смешной кусок, как девочка выторговывает себе у врача право поесть сырого лука. Она сидит, такая хорошенькая, и в глазах виден процесс: что бы такого пообещать взамен этой луковицы? Все-таки выторговала себе половинку. Одно только это увидеть — и уже многое понятно. Я часто слышу от людей: «Как ты можешь этим заниматься? Ты мазохистка! Вот я, когда это вижу, плачу, мне так плохо…"

СOSMO Когда речь идет о больных детях и кто-то начинает об этом говорить, то чаще всего как раз слышно, как лично ему плохо и как он переживает…
ЧУЛПАН Да не надо переживать, нужно сделать что-то. Пойти в сберкассу и перевести пять рублей. Хоть что-то! Знаете, какие там суммы? Одна ампула противогрибкового средства стоит 600 евро. А его надо колоть три раза в день в течение нескольких месяцев. Или можно просто прийти в больницу и почитать ребенку книжку. Не надо вздыхать, какая я нежная и ранимая, ах, я не могу на это смотреть. Смысл всей нашей деятельности в том, чтобы люди смогли на это смотреть. Без пафоса, без этого« та-та-та-таммм, всем стоять в ряд и плакать»…

СOSMO Как вы звезд к этому процессу привлекаете?
ЧУЛПАН За все время отказались-то всего два или три человека. Не буду говорить кто, пусть живут дальше как жили. А все остальные… Ну вот приходит в больницу Костя Хабенский — и сразу понятно, что у всех парней тут же поднимается настроение. А при хорошем настроении улучшаются анализы — это доказано клинически. Если я начну перечислять, то все оставшиеся страницы нашего интервью будут заполнены именами звезд. Алена Бабенко, Лия Ахеджакова, Аня Михалкова, Гарик Сукачев, Гармаш, Слава Бутусов, Нино Катамадзе… сейчас если кого-нибудь забуду, это будет ужасно. В прошлом году Олег Митяев в связи с какой-то технической путаницей не попал на саунд-чек, а на концерт выступать приехал, но вставить его номер не было уже никакой возможности. И он еще привез 10 тысяч долларов от своей группы, отдал конверт и потом просто сидел в зале. Инну Михайловну Чурикову всегда можно попросить… Они никогда не откажут. У нас, конечно, мезозой в организации, все с мобильного телефона делается, без штаба даже. Ну, а звезды — они же не только поют и интервью дают. Ира Рахманова и Артур Смольянинов, например, просто работают водителями, чтобы довезти клоунов до больницы.

СOSMO Вас с Диной часто обвиняют в том, что вся эта благотворительность для вас пиар чистой воды…
ЧУЛПАН Мы привыкли уже к этому. Это нормальная реакция — но понять, что это нормально, было сложно. Конечно, нужно было время, чтобы привыкнуть. И обидно было, и слезы были… Люди со стороны — они же не знают, что это за работа. Это такая глупость — разговоры про пиар! Ну скажите, с какого перепугу Федя Бондарчук учит три страницы текста наизусть для нашего концерта? С его-то известностью и графиком! Ради пиара, что ли?

СOSMO Вам комфортнее в мужском обществе или в женском?
ЧУЛПАН Ох… не знаю, сложно сказать. Все зависит от конкретного человека.

СOSMO Тогда так: есть что-то, чего вы не выносите в людях?
ЧУЛПАН Я стала выносить всех. Помудрела, наверное? Последнее время у меня очень редко бывают какие-то срывы в виде грубости или хамства — непроизвольного. Я поняла одну вещь: каждый живет в своем мире, у каждого своя правда, даже если он убийца и вурдалак. Изменить я это не могу все равно, и расстраиваться по этому поводу себе дороже. Раньше мне, правда, хотелось изменить мир каждого человека; достучаться до небес, убедить, переубедить, доказать. И на это уходило очень много сил, нервов, я расстраивалась, не понимала, почему мир так ужасен, почему все люди такие злые… Я в детстве не могла понять, как может быть война. Стоило только об этом подумать, и мне становилось плохо: меня начинало трясти, я плакала. Я все пыталась представить: кто эти люди там, в Америке, которые развязали холодную войну? По поводу нас я, конечно, не сомневалась — мы хорошие. Но вот эти империалисты, которых рисуют в журнале« Крокодил», — с ними просто нужно поговорить, рассказать им все! Такая у меня была база, я долго в этом жила. Человеку просто нужно все объяснить и он исправится! А потом пошло-поехало: война в Чечне, и Беслан, и «Норд-Ост»… Но как-то же надо жить дальше.

СOSMO Вы когда-нибудь думаете о старости?
ЧУЛПАН Я не верю в физиологический возраст человека. Болеть — да, не хочется. Не хочется создавать родственникам проблемы и быть беспомощной. Но так старости я совершенно не боюсь. Мне кажется, жизнь настолько интереснее отражения в зеркале… Я столько знаю народа, которому в 20 лет не хватает внутреннего богатства, чтобы раскрасить мир вокруг себя. Им тесно и скучно, и они не понимают, что это зависит только от них. И столько 70-летних, которые моложе всех молодых. Если мне из профессиональных соображений нужно будет сделать пластическую операцию — если, скажем, в 60 лет меня утвердят на роль 40-летней и будет интересно и принципиально важно, чтобы зрителей не отвлекали мои морщины и мешки под глазами, — я сделаю. А чтобы ради себя… ради себя я буду просто поддерживать лицо. Маски там, массажи — и хорошее настроение. Хорошее настроение — это главное.

Благодарим петербургский отель Alexander House Inspiration за помощь в подготовке материала.

—Чулпан, какой вы не хотите быть в глазах людей?

— В глазах детей, родителей и друзей я не хочу быть снобом, равнодушным, жадным человеком, предателем. А как я выгляжу в глазах посторонних, мне неважно. Столько ранили, что уже все равно. Когда говорят много неправды, много льстят и часто делают больно, в какой-то момент это становится безразличным. Вдруг понимаешь, что есть некая Чулпан, которую хотят видеть другие люди. Но соответствовать придуманному образу я не могу, у меня своя жизнь. Убеждать людей в том, что у меня нет качеств, придуманных ими, бесполезно. Можно только двигаться вперед, опираясь на самых близких и любимых.

В нашей профессии в принципе с первых шагов ты получаешь лопатой по морде. И не понимаешь за что. Собственно, а что ты сделал плохого? Со временем приходит осознание, что так уж устроено — так было и так будет.

В ГИТИСе было полезное упражнение: каждый студент выходил в центр аудитории, а весь курс, включая преподавателей, садился напротив и начинал ругать его на чем свет стоит. Первой реакцией на это было: «Что я здесь делаю? Зачем все это?!» На следующий день, когда ты снова выходишь играть свои отрывки, все повторяется. В какой-то момент свыкаешься с мыслью: «Да, хуже меня нет! Не бывает! Но я хочу играть, хочу заниматься этим как умею!» Спустя время девять твоих этюдов разбивают в пух и прах, а десятый вдруг хвалят. Однако главное в другом: ты перестаешь обращать внимание на оценки и ждать одобрения. У меня

была прекрасная школа — тяжелая, сложная, порой жестокая, — но те, кто ее прошел, вышли тертыми калачами, закаленными.

И только публичность актерской профессии мне по-прежнему претит, для меня она некомфортна. Когда-то, может, и были у меня какие-то иллюзии на этот счет, но я быстро поняла, как все это пошло, скучно, неинтересно. Не люблю говорить в интервью о своих ролях — какой смысл? Нужно не рассказывать, а быть доказательной в деле. Если не получилось, значит, была недостаточно убедительна. Буду объясняться новой работой. А выносить перипетии личной жизни на обложку — и вовсе для меня за гранью: грош цена тебе, если ты вызываешь интерес только этим, а не прохождением своего пути становления как личности. В моих интервью заложен прикладной смысл — сообщить о том, чем сейчас живет фонд, скольким детям удалось помочь и сколько еще нуждаются в помощи.

— Люди во всем видят подвох и часто обвиняют тех, кто занимается благотворительностью, в пиаре. Вам никогда не хотелось объяснить, для чего так важно снова и снова рассказывать о том, что вы делаете?

— Я понимаю, что такие обвинения будут всегда. Когда мы с начинали заниматься фондом, никто не обещал нам легкого пути. Разве может быть по-другому в нашей замечательной стране? Я хочу лишь сказать, дай Бог, чтобы люди, которые во всем видят пиар, никогда не пережили того, что переживают родители болеющих детей. Кстати, я уверена, что рано или поздно эти люди свою точку зрения поменяют. Вероятно, тут сказывается незнание говорящих. Они никогда ни с чем подобным не сталкивались. Видимо, им не встречались те, кто способен помочь другому не ради выгоды, а просто так. Наверное, они не дочитали каких-то очень важных книг в своей жизни, не услышали прекрасной музыки, им когда-то в семье,

в школе не объяснили, что жизнь — это не только существование ради себя любимого, что может быть по-другому.

Но, целясь в меня, эти люди попада­ют в каждого, кто работает в фонде «Подари жизнь», — во всех волонтеров, сотрудников. В каждого человека, который переводит на номер 6162 свои небольшие деньги. Они для чего это делают? Тоже ради пиара, ради замаливания грехов? (Усмехается.)

Кстати, мне не очень нравится слово «благотворительность» — по душе больше «добровольчество», то есть когда помогаешь по доброй воле. «Творить благо» — звучит чересчур высокопарно. Благотворители не святые люди, это те, кто придумывает механизмы помощи нуждающимся. Ведь у большинства из нас есть желание помочь другому, но не все знают, как это сделать. Вот мы с вами придумали очень удачную форму сотрудничества. В 2009 году, после того как я дала первое интервью «ТЕЛЕНЕДЕЛЕ», ваш журнал искренне отреагировал на проб­лемы детей, больных раком. От слов вы перешли к делу, организовав на своих страницах постоянную рубрику, в которой рассказываете о нуждающихся в помощи подопечных фонда «Подари жизнь». И каждую неделю ваши читатели собирают от 100 до 300 тыс. рублей, в год получается сумма порядка 5 млн рублей. Это очень ощутимая ­помощь, за ­которую не устаю говорить спасибо не только я, но и родители детей, которым вы помогли.

— Когда мы с Диной Корзун начинали заниматься фондом, никто не обещал нам легкого пути. Фото: Ольга Павлова

— В этом году фонд «Подари жизнь» отмечает 10-летие. Вы стали увереннее в своих силах за это время?

— Официально нам 10 лет, а на самом деле первый благотворительный концерт мы провели 13 или 12 лет назад… Нет, вы знаете, уверенности не прибавилось. Каждый новый затеваемый нами проект требует серьезного мозгового штурма. И каждый раз страшно — чем все закончится и каким будет результат? А он непременно должен быть, иначе бессмысленны все эмоциональные, временные и денежные, спонсорские, траты. Нервное напряжение присутствует всегда, к этому привыкли.

Результаты работы, безусловно, есть. Это более тридцати тысяч детей, которым мы все вместе смогли помочь. За прошедшие 10 лет удалось купить огромное количество необходимого медицинского оборудования, подготовить врачей, обучить целую армию волонтеров (более двух тысяч человек!), наладить сеть донорства. Сейчас благодаря пожертвованиям благотворителей отсутствует такая проб­лема, как нехватка лекарств в больницах для наших подопечных. Десять лет назад у врачей не всегда были необходимые для лечения детей препараты — проблема висела на шее у родителей, которые порой продавали все, включая квартиру, чтобы приобрести медикаменты. Сейчас в больницы, опекаемые фондом «Подари жизнь», мы можем по первой просьбе врачей закупить препараты, иногда с запасом. И даже когда пациенты уезжают домой, следим, чтобы они их получали. Если им не дают лекарства на местах, в родных регионах, фонд вступает в борьбу с чиновниками и отстаивает права пациентов. Мы не оставляем родителей один на один с этой проблемой.

У нас скоро должен появиться пансионат для детей, которые проходят амбулаторное лечение, — есть земля, которую столичные власти ­предоставили в безвозмездное пользование. Благодаря пансионату московские клиники, которые мы опекаем, смогут принимать большее количество детей из регионов. Пансионат — пространство, которое отвлекает маленьких пациентов и их родителей от больницы. Это та зона, которая максимально позволяет им чувствовать себя как дома: там с ними близкие, туда могут приезжать друзья. В больнице все равно сохраняется определенная атмосфера напряженности плюс бесконечные лекарства, болезненные процедуры…

— Дети с особым мужеством все переносят…

— Да, у нас героические дети, героические! Я в прошлом году сдавала ликвор (спинномозговая жидкость, которую берут из позвоночника) — чуть не умерла от боли и страха! И когда я так тихонечко заныла на эту тему, мне врач спокойно сказала, что дети проходят через эту процедуру регулярно, молча и без жалоб. Тут мне стало неловко — я еще раз подумала о том, какие же они у нас сильные, как быстро им приходится взрослеть. И конечно, их родители не меньшие герои: несмотря на весь ужас положения, они должны вселять в ребенка уверенность в том, что все будет хорошо. Сами порой держатся из последних сил.

— А ведь вы можете помочь не всем. В каких случаях приходится отказывать?

— К сожалению, не всем. Но это интересный вопрос, как строится работа в нашем фонде. Есть экспертный совет из врачей, профессионалов высшего уровня, которые рассматривают диагноз каждого ребенка, обратившегося к нам за помощью. Бывают случаи, когда родителям приходится услышать, что помочь ребенку нельзя, современная медицина (­неважно где — в ­России, Израиле, Америке) не в состоянии сделать этого. Но родители обратились к нам уже окрыленные надеждой, которую в них вселила реклама какой-либо заграничной клиники. А последние, как бы прискорбно это ни звучало, зарабатывают деньги. Родители обращаются в фонд за благотворительной помощью на операцию, а наши врачи-эксперты говорят о том, что

ребенок паллиативный, его не стоит везти за границу или куда-либо еще — это станет бесполезной, но очень утомительной нагрузкой для организма. Мы же, в свою очередь, не можем пойти на нецелесообразную трату денег, которые жертвуют спонсоры, неравнодушные люди. Естественно, родители хватаются за любую надежду — и их можно понять! Они готовы поверить каждому обещанию помочь, начинают искать деньги самостоятельно. У нас было довольно много историй, когда мы с друзьями по собственной инициативе собирали деньги на операции детям с такими прогнозами, привлекали помощь, но, к сожалению, ни один из подобных случаев на моей памяти не увенчался успехом, мы теряли этих детей.

— Меня столько ранили, что уже все равно. Я просто двигаюсь вперед, опираясь на самых близких и любимых. С Евгением Мироновым. Фото: Ольга Павлова

— Помню, как перед Новым годом одно из объявлений, которые еженедельно публикует наш журнал, незадолго до ухода номера в печать отозвали: стало ясно, что ребенку уже не помочь. Сложно представить, что чувствовали родители, когда им сказали такое…

— Родителям совершенно точно невозможно к этому подготовиться. Есть определенные тактики, с такими семьями работают психологи, но это не ограждает их от боли и горечи предстоящей утраты.

У нас были потери детей, после которых волонтеры уходили и больше не возвращались. Это называется эмоциональное выгорание, опустошение, когда человек не может справиться со случившимся. Особенно

много волонтеров уходило в первые годы работы фонда. Сейчас стараемся этого не допустить: если видим, что человек на грани, даем ему время восстановиться и прийти в себя.

В нашей стране в принципе нет культуры принятия смерти как части жизни. У нас и культуры здоровья нет. Мы же боимся идти без явного повода в больницу — а вдруг что найдут? Если что-то случается с родственниками, люди впадают в панику, теряются и не знают, как нужно действовать, как реагировать на услышанный ди­агноз, как помочь близкому человеку, который находится в шаге от перехода в иной мир.

Мы боимся смерти, потому что у нас о ней не принято говорить, эта тема не обсуждается в школе, об этом практически не снимают фильмы. Недавно на одном из американских каналов увидела рекламный ролик, начинавшийся со слов: «Поздравляем, у вас рак!» Я сначала не поняла, о чем речь! Оказывается, это социальная реклама, которая доносит до людей, что если у вас обнаружено заболевание на ранней стадии, то это уже спасение: есть абсолютно все шансы для выздоровления — и нет повода паниковать! На нашем телевидении я не могу представить ­себе ­ничего подобного. Люди не знают, как разговаривать о смерти с детьми, которые все равно по мере взросления будут сталкиваться с этим.

— Вы разговариваете на эту тему с дочками?

— Да, и говорю об этом спокойно. Уверена, что для начала нужно научиться не бояться этой темы. Конечно, я не могу представить собственной смерти и реакции на нее, и никто из нас не может. Но теоретически я понимаю, что в этом есть некая закономерность всего течения жизни на земле. Никто из нас не знает, когда он умрет. И это незнание избавляет меня от страха смерти. Я не знаю, произойдет это от старости, или от болезни, или от несчастного случая… Скоро или нескоро, но это произойдет. Сколько бы ни было нам отпущено — день, месяц, много лет, — об этом всегда нужно помнить. И чем чаще люди будут задумываться на данную тему, тем меньше будут ссориться, тратить время на склоки, а больше будут любить и успевать делиться своей любовью с другими, с близкими.

Я знаю, что такое внезапная потеря… Когда я понимала: все, человека больше нет, а я просто не успела за­ехать в гости, позвонить, прийти, потому что у меня бесконечные репетиции, спектакли, гастроли, усталость. Кажется: потом-потом, через неделю, через две…Человек ждал, а теперь его больше нет. И уже неважно, что ты там хотела.

Бывали случаи, когда во время спектакля, находясь на сцене, я получала СМС с просьбой, мольбой о помощи, но тут же наслаивалась масса других сообщений, какие-то повседневные заботы… А потом ты вдруг просыпаешься посреди ночи, вспомнив про это сообщение, и с ужасом понимаешь, что прошло уже дня два! Я ненавижу себя в такие минуты, мне жутко стыдно, ведь получается, я прошла мимо крика о помощи. А вдруг она была жизненно важна именно тогда, в ту самую минуту?

— Благотворительность давно стала и территорией мошенников: сомнительные объявления о помощи в соцсетях, люди с ящиками для пожертвований на дорогах, целая мафия попрошаек в метро и не только. Вы сами попадались на удочку аферистов?

— Конечно. Поэтому я всегда призываю досконально проверять всю информацию, прежде чем давать или переводить деньги. Если это пост о помощи в соцсетях, то обязательно должен быть какой-то знакомый или знакомый знакомого, который знает нуждающегося, его семью лично. Если собираются средства для какого-либо фонда, не стесняйтесь попросить показать вам уставные документы, звоните и проверяйте информацию. Никогда не давайте денег людям, которые стоят на дорогах с кеш-боксами. Поверьте, ни один серьезный фонд ничем подобным не занимается! Именем «Подари жизнь» мошенники тоже прикрываются, поэтому я знаю, о чем говорю. На сайте любого фонда, в том числе нашего, всегда есть информация о том, в каких местах установлены ящики для пожертвований, какие именно благотворительные акции в данный момент проводятся. Вы всегда можете позвонить, уточнить, проверить.

А сколько раз я лично сталкивалась с людьми, которые собирали деньги и не могли объяснить на что! Апогеем стала история с мифическим фондом, который собирал на «детей, которые болеют онкологическими заболеваниями и живут в детских домах». Представляете?! Такого не может быть в принципе! Воспитанники детских домов с подобным диагнозом попадают в больницу, и уже там их берут под свою опеку фонды. По-другому не бывает! Все это я пыталась донести до человека с кеш-боксом, собиравшим деньги возле Московского зоопарка. Хотела объяснить, что именно такие лжеволонтеры подрывают веру в работу благотворительных фондов, которые создают свою репутацию годами, по крупицам… Бесполезно. А все указанные на его ящике телефоны молчали.

Порой нам кажется, что мы делаем добро, а в результате получается только хуже… Однажды по дороге в Театр наций, на Страстном бульваре, увидела мальчишку, который просил денег. Была поздняя осень, холодно, а он раздетый, без верхней одежды. Я не выдержала и дала ему в кулачок деньги, чтобы он пошел и купил себе куртку, но никому об этом не говорил. В итоге не успела отъехать, как через секунду мой автомобиль облепила толпа детей и подростков, выбежавших из-за угла с криками: «Дай денег!» Я сидела в машине со сломанным боковым зеркалом, выдранными дворниками и понимала, что сейчас сделала большую глупость. Никакую одежду, разумеется, мальчик не купит: деньги у него уже отобрали те, кто отправил его попрошайничать.

С братом, актером Шамилем Хаматовым, и дочерью Асей на праздновании 60-летия театра «Современник». Фото: Юлия Ханина

— Как кризис сказывается на благотворительности?

— Денег, конечно, стало меньше, потому что рубль упал, а, например, все незарегистрированные в России лекарства закупаются за валюту. Найти донора костного мозга, забрать у него костный мозг и привезти в Москву стоит 18 тыс. евро — как стои­ло, так и стоит, но теперь для нас это в два раза дороже, потому что деньги мы собираем в рублях. Многие компании свернули свои благотворительные бюджеты, но мы уже проходили это в 2008 году, когда единственным спасением для наших детей были неравнодушные люди, которые продолжали нам помогать. Надеюсь, что благодаря этим отзывчивым людям с большими сердцами мы выживем и в этот кризис.

— Чулпан, в вашей семье по-прежнему пишутся сочинения за каждое произнесенное ­дочерьми слово «блин»? Или придумали другую систему наказаний?

— Эта мера уже не работает, увы! А было время, когда я и сама писала, если нарушала правила. Сочинения мы писать перестали, но, в принципе, года два-три назад это действовало… Я даже радовалась, если девочки произносили «блин»! Советовала им: «Почаще говорите — будете у меня такие умные!» (Смеется.) Сейчас происходит примерно так: «Мама, блин… Ой, извини за «блин», но все-таки, блин…» Видимо, порой не хватает каких-то эмоцио­нально окрашенных слов, способных передать чувства в полном объеме. Но Арина, Ася и Ия точно знают, что произносить подобное некрасиво.

— А вы не думали о том, что на улице, в школе ваши дети видят сверстников, выражающихся совсем по-другому? Нет страха, что ребенок станет изгоем, потому что говорит (условно) на другом языке?

— Если ребенок умный, воспитанный, начитанный, он никогда не будет изгоем, потому что он уже со стержнем. Его так просто не сломаешь, семья заложила в нем прочную базу — понимание того, что хорошо, а что плохо, как отстаивать собственную позицию и не бояться иметь мнение, отличное от других. И в каком бы плохом, сомнительном окружении этот ребенок потом не оказался, стержень не даст ему пропасть. Я надеюсь, что у моих дочерей он есть.

Но я вижу какую-то путаницу в их головах: мы живем в обществе потреб­ления, и от этого никуда не уйти. Есть ощутимая разница между миром, в котором живу я, и миром, в котором живут родители одноклассников старших дочерей. Начиная с того, что дети зачастую не видят меня по вечерам: они могут вернуться из школы, а мама уезжает на репетицию, спектакль или съемки — у меня только начинается рабочий день. И заканчивая тем, что все мое окружение, круг друзей — это немножко чудаковатые люди, которые не вписываются в представление большинства о нормальности. Но я уверена, что это временная ситуация. Мне кажется очень важным умение доверять детям. Так было в моей семье, и только сейчас я понимаю, чего это стоило моим родителям. ­Конечно, отпуская старшую, Арину, куда-то, я ­испытываю страх за нее. Но, с другой стороны, осознаю, что она умный человек, я ей объяснила, как вести себя в той или иной ситуации, что нужно делать, если возникнет опасность, — так почему мне не отпустить ее?

— Я точно знаю: иногда улыбка, которую ты натягиваешь на себя по утрам, превращается днем в искренний смех. Фото: Ольга Павлова

— А как вы решаете вопрос с подарками, например гаджетами, которые так популярны у детей?

— Для этого есть праздники, вознаграждения за адекватное поведение и старание. Так, чтобы захотели и сразу на блюдечке появилось, — точно нет. Девочки знают, что такое быть актрисой в театре и как зарабатываются деньги. В этом смысле они дисциплинированны с детства. Если я говорю, что не могу что-то купить — нет денег, то это не обсуждается. Они понимают, что просить бесполезно. (Смеется.)

— Дочери между собой дружат? Все-таки разница в возрасте у них довольно ощутимая…

— У них смешные отношения. В глубине души они, безусловно, друг друга любят, но на поверхности такие страсти кипят! У девочек разные вкусы: и в музыке, и в одежде, и в хобби — во всем. Но я уверена, что, окажись они втроем на необитаемом острове без родителей, друг друга не бросят. Это главное.

— Мы встречаемся с вами весной. Насколько это время года отвечает вашему внутреннему состоянию?

— Я люблю весну. В начале марта мы дома обязательно ставим в вазу тополиную веточку, которая постепенно покрывается зелеными листочками, и настроение у всех автоматически поднимается. Впереди короткое лето… осень и снова зима. (Смеется.) Весной я каждый раз думаю о том, что в нашей стране всем людям нужно давать медаль просто за то, что мы перезимовали и не съели друг друга. Это удивительно при том количестве холодных хмурых дней в наших широтах за год. Поэтому нужно всеми силами учиться поднимать настроение себе и другим при любых обстоятельствах. Я точно знаю, что иногда улыбка, которую ты натягиваешь на себя по утрам, превращается днем в искренний смех. Это проверенный мною рецепт!

Семья: дети — Арина (14 лет), Ася (13 лет), Ия (6 лет)

Образование: в 1997 году окончила ГИТИС

Карьера: снялась в фильмах «Страна глухих», «Лунный папа», «Дети Арбата», «Доктор Живаго», «Домовой», «Бумажный солдат», «Достоевский», «Под электрическими облаками», «Синдром Петрушки», «Таинственная страсть» и др. Актриса театра «Современник». Соучредитель благотворительного фонда «Подари жизнь». Народная артистка России

Недавно, Чулпан Хаматова посетила Израиль в рамках культурной программы «Open Lecture».

Крупнейшая местная газета, «Израиль сегодня», посвятила интервью с Хаматовой целый разворот. Привожу некоторые любопытные выдержки этого интервью. Прошу учесть, что это «обратный перевод», выполненный с иврита на русский, да еще и не профессионалом. Так что не судите строго.

Чулпан, это не первый ваш визит в Израиль. Вы чувствуете себя здесь как дома?

Нет. Я испытываю слишком большое уважение к этой стране, благодаря ее замечательной медицине и уровню социальных услуг. И это чувство не дает мне расслабиться, так что-бы ощущать себя здесь как дома. Когда человек поставлен во главу системы приоритетов, это не может меня не взволновать.

Неужели вам не приходилось сталкиваться с таким отношением к человеку в России или остальном мире?

Нет в мире другой страны, которая была бы создана в столь короткие сроки, и при этом смогла бы создать такую развитую систему социального обеспечения. Как правило, это работает по другому — сначала будем бороться, побеждать врагов и т.д., и лишь потом задумаемся о простом человеке. В Израиле все наоборот. И это замечательно.

Это то, чего вам не хватает в России?

Конечно, особенно сейчас, в период кризиса. На сегодняшний день я не могу сказать, что в моей стране человек ценится так как должен.

Давайте поговорим о кино. Почему в Голливуде нет ни одного известного российского актера, и это не смотря на то, что нет почти ни одного актера, не знакомого с системой Станиславского?

У нас есть выдающиеся актеры, у которых могла бы быть замечательная карьера в Голливуде, но речь идет о рынке. Нужно продавать фильмы, а зрители хотят видеть то, что им понятно. Сегодня они не способны воспринять русского актера в роли, скажем, спасителя мира, потому что образ России сегодня, и не только сегодня, таков, что он не может не вызвать отрицательных эмоций. Единственная возможность разрушить этот образ была у русских во время падения берлинской стены, Россия была в тренде, ею интересовались. Это был пик. Но с тех пор происходит только падение, оно продолжается и сегодня. Что-бы русские актеры поднялись на сцену в Голливуде, нужно что-бы сама Россия стала привлекательной. Это не вопрос таланта, он здесь вообще ни при чем. Это вопрос образа, и его продажи.

Далее, автор интервью рассказывает о том, что в России в эти дни идет работа над драконовским законом «о некоммерческих организациях», согласно которому благотворительный фонд Хаматовой попадет в категорию «иностранных агентов». По словам Чулпан, если этот закон пройдет, это будет концом всего благотворительного движения в России. «Это охота на ведьм… если он пройдет, я просто впаду в спячку, как медведь… У меня на родине человек никогда не воспринимался как личность. Не было такого периода во всей нашей истории. Сегодня, когда ты борешься за то, что-бы больной раком ребенок получил необходимое медицинское обслуживание, тебе приходится пройти все круги ада бюрократии, чиновников, которым абсолютно наплевать на состояние матери, только что получившей известие, что ее ребенок болен.»

Честно говоря, при прочтении статьи меня лично не покидало ощущение ее скомпилированности. Из текста невозможно понять, когда Хаматова отвечает интервьюеру напрямую, сидя с ним (как он сам утверждает) в тель-авивском кафе, а когда приводятся цитаты из других источников. Если в начале, это напоминает классическое интервью «вопрос-ответ», то в середине, оно вдруг, безо всякого предупреждения, приобретает форму неких рассуждений автора, перемежающихся цитатами, или прямой речью Хаматовой. Например, автор, вдруг приводит историю 2009-го года, когда Чулпан Хаматова была приглашена в Кремль, для награждения за свою благотворительную деятельность. Якобы, по словам Хаматовой, за несколько дней до этого события ей позвонили, и потребовали дать текст ее будущего выступления. Она отказалась. Тогда, перед самой церемонией, в Кремле, несколько женщин втолкнули ее в туалет и попытались заставить показать им текст. Хаматовой удалось ускользнуть, дав им только концовку речи. Но в конечном итоге, ей вообще не предоставили возможность выступить.

Куда движется Россия?

У меня нет четкого представления. В убийстве Бориса Немцова есть несколько сторон (почему вдруг вспомнили Немцова? Непонятно). Это ужасно. Нельзя вот так просто взять и убить человека на улице. Но люди живут. Гуляют по улицам, растят детей. У нашей страны есть некая карма, наказание за что-то, все это понимают.

В общем, полный сумбур. И это совсем не «трудности перевода». Единственное, что могу утверждать с уверенностью, что Чулпан действительно была в Израиле и выступала с лекциями. Следующим, говорят, в рамках данной программы приезжает Александр Невзоров.

ИНТЕРВЬЮ БРАЛ ОЛЕГ ТАТКОВ

О профессии.

Я не могу сказать, что для меня профессия - образ жизни. Профессия – крест.

Мне мой педагог в 16 лет подарила книгу, в которой написала. «Неси свой крест и веруй!» Это слова Чехова. И только сейчас я начала их воспринимать как пророчество…

Я не свободный художник. Я – винтик в системе. От меня зависит огромное количество людей и просто позвонить и сказать, что устала, - я не могу. Я должна заранее – за полгода (смех в зале – Авт.) предупредить, что у меня будет плохое настроение…

Самое главное в профессии – перевоплощение. Это как в детстве.

Актёром можно стать, но способности, безусловно, должны присутствовать.

О школе (какая ближе – школа Станиславского или Мейерхольда)

Чулпан сверкнула глазами, улыбнулась и сказала: "Мне ближе школа Михаила Чехова".

О театре.

Я считаю, что профессионально меня воспитал главный принцип русской театральной школы. Объясню, что это такое. После трёх лет обучения в ГИТИСе у каждого студента, - а я не исключение - было стойкое ощущении, что хуже тебя просто нет, и не было в этих стенах. Тебя постоянно ругают – и это очень закаляет.

В какой-то момент становится всё равно – мол, хуже уже не будет…

Дипломный спектакль у меня был »Дневник Анны Франк». Но погиб Дворжецкий, и спектакль получился его памяти…

Работала в детском театре Играла снежинок, карамелек, гномиков и даже хромого мальчика на заднем плане. Это было счастливое время – дети после спектакля дарили надкушенные яблоки – у них больше ничего не было и это вызывало слёзы радости...

Когда я попала на учёбу в Лондон, - а народ там был отовсюду, – для меня было открытием, что к студентам можно относиться по-другому.

У нас был курс «стенд-ап импровизации» и вместо штатного профессора на занятие пригласили «звезду» этой импровизации, которая как-то совсем по-нашему, обрушилась на студентов с критикой. И вдруг произошло событие, которое лично для меня стало потрясением. «Звезду» за неуважение к студентам попросили покинуть аудиторию. Это сделал американец. «Звезда» тут же возмущённо помчалась к ректору, тот пришёл, выслушал американца и принял сторону студентов.

Должно совпасть 3 составляющих; - время, сценарий, роль.

Я соскучилась по кино и с радостью бы туда вернулась. Обожаю играть эпизоды. Потому что это абсолютно безответственно – всё висит на главных героях и можно похулиганить….

Мне жаль, что ушло понятие «пластический рисунок» в кино. И ещё я обожаю грим.

На встречное утверждение о том, что ей боятся предлагать роли из-за общепринятой легенды о хаматовской абсолютной непредсказуемости, - Чулпан, грустно улыбнувшись, сказала: «Мне 36 лет и» ….

И рассказала историю о «добром сценаристе», посмотревшем отснятый материал и посоветовавшем ей сменить профессию из-за, - по его мнению, - крайне невыразительных глаз, которые, - опять же, - по его мнению, - не дадут ей состояться как киноактрисе….

Про «Ледниковый период»

Втянули меня в это дело врачи. Вернее, Илья Авербух, умело воспользовался моим отношением к людям этой профессии и моим отношением к фонду «Подари жизнь». Он просто позвонил мне и сказал, что я своим участием в проекте 1 канала с такой огромной аудиторией, смогу увеличить интерес к фонду.

И действительно, – это сработало. Во время «Ледникового периода» резко возросло число людей, которые начали помогать фонду, увеличился размер и самой помощи.

Было безумно тяжело, поскольку приходилось совмещать съёмки в «Ледниковом периоде со съёмками в фильме Алексея Германа младшего «Бумажный солдат», который снимался между Астраханью и Волгоградом в посёлке Южный Баскунчак.

(Из Википедии - «Бумажный солдат» — фильм режиссёра Алексея Германа-младшего. На 65-м Венецианском кинофестивале картина получила «Серебряного льва» за лучшую режиссуру и премию «Озелла» за лучшую операторскую работу).

Чулпан рассказала, как однажды после 2-х недельного отсутствия на катке она вернулась со съёмок и её уже в машине начал буквально отчитывать встречавший её в аэропорту фигурист Костомаров за то, что она потеряла физическую форму и навыки. В этот момент позвонил Алексей Герман и сказал буквально: "Я тут отсмотрел снятый материал и никак не могу решить – ты ещё актриса или уже фигуристка?"

О мечте

Мечтаю получить сценарий об истории Раисы Горбачёвой, и всего её с Михаилом Горбачёвым, сложного пути.

О человеческих качествах.

Я ничего в этом не понимаю. Но я чётко знаю, что у каждого человека свой путь и он его выбирает сам.

Всем понравиться нельзя...

Я вот до сих пор не научилась различать плохих людей – не могу различить, когда человек врёт, издевается. Даже просто определить – злой человек или нет.

О коллегах.

Коллеги относятся ко мне очень хорошо. Когда мы с Диной Корзун задумали фонд, то для того, чтобы о нём громко заявить, нам надо было собрать в одном месте, и в одно время много звёзд. Все, кому я позвонила с просьбой, - согласились, и никто не подвёл...

Для меня это был день «Ч», после которого в моей жизни всё изменилось...

О Евгении Миронове.

Женя мой друг.

Миронов из тех артистов, кто над рождением роли работает вместе с режиссером. И ещё он замечательный партнёр.

А вообще для меня партнёр – это человек, работающий на общий результат; - когда надо отойдет в сторону, когда надо - выдвинет на передний план тебя...

«За жизнь»

Жизнь – тельняшка. Полосы чёрные и белые. Только по ширине они разные…

Всю жизнь топтать не будут – будут и прекрасные моменты.

О Нобелевской премии.

Это радостно, но я к этому отношения не имею. С утра готовлю детям завтрак, – мажу бутерброды, жарю яичницу. Вдруг звонят друзья и говорят: – мы тебя хотим выдвинуть на Нобелевскую премию. Представляете, – яичница и Нобелевская премия?

Вот примерно в таком состоянии я и пребываю до сих пор...

О текущем моменте.

К нынешнему своему общественному статусу, я отношусь как к Чистилищу. Всё в моей жизни начинается с меня и по-другому быть уже не может…

Послесловие: Вопросов о Ксении Собчак не было. Аудитория попалась адекватная...

Чулпан Наилевна ХАМАТОВА (род. 1975) - актриса театра и кино, одна из учредителей благотворительного фонда «Подари жизнь»

"БУДЕШЬ ЖДАТЬ БЛАГОДАРНОСТИ - СРАЗУ ЖЕ СЛОМАЕШЬСЯ"

- То разделение в обществе, о котором сегодня так много говорят, присутствует в благотворительности?
- Произошел некий естественный отбор, когда каждый понял, насколько далеко он пойдет в помощи детям.

Есть люди, которые отказались помогать, видимо, считая, что этим должны заниматься другие. Пришли другие люди, которые посчитали, что именно в этой ситуации раскола необходимо думать о детях. Что касается нашего фонда, для меня и для Дины, как соучредителей, это был тревожный момент - как ситуация в стране отразится на нашем деле, на людях, которые работают в фонде.

Когда говорю «работают», я имею в виду в основном тех, кто делает это не за деньги - таких большинство. Они отдают свои силы, свое время безвозмездно. И я очень рада, что нам всем удается сохранять первоначальные отношения - любовь, дружбу, уважение, единство, несмотря на то, что у всех свои взгляды, отличающиеся порой полярно. Но на почве общего дела люди могут договариваться.

- Нет ли ощущения «междусобойчиков», не связанных друг с другом, в отношениях различных фондов?
- К счастью, такого не происходит. Смысл благотворительного движения - сделать так, чтобы ни одни ребенок не остался без помощи. И если у ребенка проблема, чтобы он и его родители знали: они - не брошены. Потому нам обязательно нужно быть в контакте с другими фондами. Если к нам обращаются дети не с теми диагнозами, на которых специализируется фонд, мы должны знать, кому этих детей передать. Так же передают нам детей из других фондов. Только так у нас будет развиваться вся система. То, что произошло с фондом «Федерация» — это абсолютное исключение.

Так не должно быть, мы не хотим ни с кем ссориться. Это была их идея странного выяснения отношений, для благотворительных фондов абсолютно неприемлемая.

- Благотворительность зависит от крупных пожертвований или от того, что называется с миру по нитке?
- Наш фонд на 65% состоит из небольших пожертвований самых обычных людей. Это наша главная радость, потому что помощи детям стали сопричастными большое количество людей, что фраза «чужих детей не бывает» оказалась реальность. Когда грянул кризис, мы попытались перестроить идеологию работы. Мы поняли, что надо ориентироваться не на крупный бизнес, который крайне неустойчив, а на обычных людей. Что только количеством можно гарантировать стабильность поступления денежных средств, а значит - непрекращающуюся помощь детям.


- Как идет эта помощь от обычных людей?
- На нашем сайте «Подари жизнь!» показаны все возможные варианты оказания помощи. Одна из форм - через «Сбербанк» — наш давнишний партнер. В каждом уголке страны есть филиалы банка, где крайне упрощено заполнение квитанций для перевода пожертвований. Можно прийти и сказать: «Я хочу помочь фонду «Подари жизнь!» И каждый операционист обязан дать заполненную квитанцию, куда надо вставить свое имя-фамилию, предъявить паспорт и - перечислить деньги.

Они сделали потрясающую программу банковских карт. Если у тебя есть банковская карта Сбербанка «Подари жизнь!» , ты, не замечая, очень маленькие деньги с каждой покупки (0,3%) перечисляешь фонду. И такую же сумму добавляет Сбербанк. Это очень удобно и это - работает. На странице сайта есть и интернет-кошелек, на который можно отправить средства.

Есть еще один вариант, который еще не очень известен, но тоже удобен, я сама им нередко пользуюсь - через терминалы QIWI (КИВИ). Когда вы платите за телефон, интернет, можно посмотреть в программах «Другие опции». Там в разделе «Благотворительность» представлены фонды. Можно выбрать любой фонд, в том числе «Подари жизнь!» Вам сразу приходит отчет, что вы эти деньги перечислили, благодарность.

На нашем сайте можно уточнить, как еще вы можете помочь. Ведь речь не только о денежной помощи.

Помощь нужна всякая. Волонтерское движение всегда нуждается в поддержке, в человеческих силах. Это не только приходить в больницу и заниматься с детьми.

Допустим, если у вас есть время и автомобиль, можно, например, отвести маму с больным ребенком в больницу, или в аэропорт, и обратно. Поскольку в общественном транспорте такому ребенку ездить опасно.

Агрессия без культуры

- Бывает такое, что вы тратите свои силы, время, а некоторые мамы воспринимают помощь как должное?
- Да, мы постоянно сталкиваемся с потребительским отношением, и мы, к сожалению, к этому привыкли. Но это проблема общего уровня культуры в стране.

С такой мамы ничего требовать нельзя: у неё в голове есть одна конструкция, которую ей внушили. И она даже допустить не может, что волонтер, который ей помогает, по-настоящему тратит свое время, а фонд существует только благодаря тому, что люди, которые там работают, и те люди, которые сотрудничают с фондом, верят в то, что детям надо помогать.

В представлении этих мам есть какой-то фонд, собирающий все возможные сливки, сам ничего не делая. Их головы набиты выдумками и легендами, что мы можем в любое время набрать личный номер президента, и он, отложив свои дела, мчится решать наши проблемы. Этим мамам никто не объяснил, что такое благотворительность в России. И потому они считают, что фонд им помочь обязан, а они, в свою очередь, вовсе не должны говорить «спасибо».

Да, от этого бывает обидно, по-человечески. Когда, например, мне родители говорят: «Ты заплатишь - мы поедем». В этот момент мелькает мысль: «Для чего мне вообще это надо!»

Но есть и другие мамы, которые понимают, что мы делаем. Есть мамы, которые потеряв детей, возвращаются к нам, потому, что любят нас. Они говорят, что никогда не сталкивались с таким теплом, светом, который они почувствовали от чужих людей во время лечения в больнице.

До их до уровня нужно подтягивать «потребительских» мам. Но это - дело просветительской работы в обществе.

Пока такие мамы будут смотреть телевизор, впитывая лозунги, что человек человеку - враг, что нужно брать от жизни все, они будут такими, какие есть. И в этом нет их вины.

- Что такое культура сегодня в нашей стране?
- Культура подразумевает под собой некий этический багаж, который будет созревать и дозревать многие-многие годы. Внутри ли тебя, внутри ли твоего ребенка.

Это такое долгое, медленное обогащение. Так что культура не вписывается в те ценности, которые предлагает современность, поскольку все эти ценности ограничиваются сегодняшним днем. Что будет завтра, никого не волнует. Культура осталась не у дел, она не нужна. В ней должна быть потребность и только тогда она будет жить.

Отсутствие культуры сразу порождает злобу, ненависть и все остальное.

Не раз приходилось слышать мнение, что благотворители поддерживают недолжный порядок в стране, что - помогать нуждающимся - только прерогатива государства, и надо менять систему, а благотворители от этого отвлекают…
- Как показывает опыт цивилизованных стран, без благотворительности - никуда.

А тыкать пальцем в других людей и говорить, что те делают не так - самое простое, что можно придумать.

В Америке есть фонд, в котором тысяча сотрудников, они обслуживают одну больницу, чуть поменьше нашей клиники ФНКЦ (Федеральный научно-клинический центр детской гематологии, онкологии и иммунологии имени Дмитрия Рогачёва), строительство которой инициировали наши врачи. Сбор денег в этом американском фонде - около миллиона долларов в день. Средний взнос - 5 долларов.У нас в фонде - 80 сотрудников и - огромная клиника ФНКЦ. Еще семь московских и семь региональных клиник.

Есть люди, которые считают, что тех детей, которые болеют сейчас, лечить не надо, следует дождаться светлого будущего, когда у нас будут другие чиновники, будет президент, устраивающий абсолютно всех. И лишь тогда, по их мнению, следует приниматься за лечение.

Пусть они посмотрят в глаза родителям. Родителям, которым совсем неважно, что происходит сейчас в стране, у них только одна цель - спасти своего ребенка. И пусть эти умные люди им объяснят свою теорию.

- В чем сила и слабость современной благотворительности?
- Сила в подвижничестве, в людях. В основном - в молодых, лишенных совкового понятия уравниловки, которые ощущают себя гражданами своей страны, а значит, понимают, что многое зависит и от них. Эти люди осознают, что они делают, у них горят глаза, открыты сердца. Слабость - в инертности нашего общества, в законодательстве. Причем это связанно и с экономическими вопросами, и с медицинскими. Если бы эти вопросы были по-другому представлены, они помогли бы сильно усовершенствовать благотворительность.

- Что мешает людям помогать другим?
- В первую очередь - отсутствие доверия. Не каждый же человек, который придет к нам на сайт, будет разбираться и разберется правильно, станет вникать в проблему не просто на уровне - отдал деньги и все. Без возрождения этого доверия к фондам, к понятию благотворительности непросто убедить людей помочь другому. У них всегда будет маячить мысль, пусть и глубоко спрятанная, что деньги идут в карман кому-то, а не по прямому назначению. Во-вторых, советское прошлое (надеюсь на это), откуда пошло ощущение, что решать должен кто-то другой, не я. От меня ничего не зависит. Пусть решает тот, кто должен решать.

Бескожные люди

Приходится слышать разговоры, что вы зарабатываете на фонде?
- Смотря в каких критериях измерять этот заработок.

С экономической точки зрения, «прибыль» минусовая. Я трачу на фонд свое время, в которое могла бы зарабатывать деньги в кино. Нередко вкладываю и свои деньги - на подарки детям, на одежду им, на поддержку мамы больного ребенка, если у нее нет времени обратиться в фонд.

А с моральной точки зрения я, безусловно, обогащаюсь за счет фонда. Той любовью, которую дарят мне мои друзья, врачи, выздоровевшие дети.

У людей вообще много теорий. Например, что звание народной артистки вы получили исключительно из-за того, что голосовали за нынешнего президента.
- Если подобное говорят обыватели на кухне - их дело, они не обязаны разбираться во всех вопросах. Но когда такие вещи встречаешь в СМИ, от людей, которые, по идее, должны называться профессионалами, искренне недоумеваешь. Профессионал ведь, копнул чуть глубже, узнал, кем выставляется кандидатура на звание, как долго подписывается решение о присуждении и у него отпали бы все вопросы. Это, кстати, и есть работа профессионального журналиста - давать читателям, зрителям, слушателям - полную картину действительности, а не только свои домыслы.

- Сколько подобных домыслов о себе вы услышали за последний год. Научились не замечать?
- Я живой человек и не могу не замечать, когда в мой адрес периодически раздается какой-нибудь бред. Учусь как-то переживать это. Но иногда все-таки теряюсь, не знаю, как с этим справиться. К счастью, вокруг меня есть люди (в основном, связанные с фондом), которые меня поддерживают. Это вообще такая территория ранимых и бескожных людей: все наши волонтеры, все наши врачи — люди, которые соприкасаются с чужим горем. И справиться с этим нормальному человеку можно, только получая поддержку. Потому и от них ее всегда можно ожидать.

- Сталкиваясь с чужим горем, удается каждый раз не пропускать его через себя?
- Не удается. Это просто невозможно. Мы начинали в такой команде. Врачи, которым фонд помогает лечить детей - профессионалы высокого класса с большим опытом работы. Я недавно была свидетелем, как врач плакала, когда не удалось спасти ребенка, а мама этого ребенка врача успокаивала.

Я могу сколько угодно рассуждать по этому поводу, но есть дети, которых не удалось спасти, и я вспоминаю о них, даже спустя время, так же остро, как это было, когда они уходили.

Но есть дети, которые выздоровели, поступают в вузы и которые пишут нам письма. Я им очень благодарна.

Был среди подопечных фонда мальчик Никита Меркулов . Он долго лечился, вылечился. В этом году он поступил в МГУ. Года через два после возвращения из клиники он написал в фонд письмо детям, которые еще лечатся. Это было так талантливо, так здорово — ответная реакция…

Понятно, что никто из нас не ждет благодарности. Это основное правило для человека, идущего в область благотворительности: «Благодарности ждать нельзя». Иначе ты сломаешься сразу же.

Но когда ты сталкиваешься с благодарностью, пусть и не направленной напрямую нам, идущую особым путем, — это очень спасает от выгорания.

Випы без цветов

Почему общество сегодня так легко разделилось - по политическим и религиозным взглядам, социальному положению и еще по очень многим признакам?
- Исторически страна подошла к этому этапу. Перед ним были другие - сначала нужно было что-то поесть, потом - надеть, потом - на чем-то ездить…

Теперь распределение произошло. Есть нищий класс, есть - богатый. Средняя прослойка бултыхается где-то в 0,0100 процентах.

А затем, как в любом нормальном процессе начались кризисы. В сочетании этих кризисов, того, как страна позиционирует себя на международной арене, того, что происходит внутри страны, как соблюдается наша Конституция и наше законодательство, — все врывалось наружу.

У нас в принципе нет такого понятия, как народ. Один народ слушает Кадышеву и считает ее воплощением культуры. Есть народ, который не слушает Кадышеву и воплощением культуры считает что-то другое…

Мне кажется, фильм Звягинцева «Елена» — об этом, о том, что люди никогда в жизни не пойдут на то, чтобы начать интегрироваться, объединяться.

Разные миры, не уважающие друг друга.

А ведь есть еще мир столицы и мир, начинающийся за 100 километров от нее.

Внутри интеллигенции тоже расколы, на свои группы, не понимающие и не терпящие друг друга.

Наверное, это все из-за того, что нет видения перспективы развития своей Родины. Если разбирать тему дальше, нужно будет останавливаться на каждом конкретном случае - почему не развивается мелкий и средний бизнес, почему не развивается наша промышленность, наше сельское хозяйство, почему по благотворительности нет таких законов, обязывающие все фонды быть прозрачными - и еще много, очень много вопросов.

Кстати, один из них еще — почему так много воровства вокруг. Особенно в маленьких городах, тех, что как раз «за сто километров». Часто любят залезать в частные дома, к дачникам…
- Для людей, у которых есть власть, есть деньги - проще построить большой забор, нанять штат охранников, поставить мощную систему видеонаблюдения. Эти люди, потому, что они живут здесь и сейчас, а завтра никто не знает, что с ними будет, а их дети, естественно, уже уехали учиться за границу, совершенно не заинтересованы в том, чтобы те граждане, которым правда нечего есть, а свободное время нечем заполнить, как водкой и наркотиками, будут лазить к другим простым людям и воровать.

И вместо того, чтобы сделать так, чтобы у этих людей не было изначально причины для воровства, те, кто законодательно может изменить ситуацию, ставят у себя заборы.

Вы согласны с мнением, что есть Москва, а есть Россия? Бывая на гастролях в разных уголках страны, что вы скажете по этому поводу?
- Ситуация такая: чем беднее город, тем больше цветов в зрительном зале. Вот такой парадокс.

У нас был «люксовый» показ спектакля в концертном зале «Барвиха Luxury Village». Играли «Рассказы Шукшина». Наверное, все знают, что такое Рублевка, и это уже давно место не географическое, а ментальное. И там не было не то что букета - ни одного цветка.

В глубинке России нас заваливают цветами. То ли там надеяться уже не на что, и люди просто радуются от того, что смотрят спектакль… Но ведь это все еще переводится в деньги, ведь провинциальные зрители наверняка понимают, что артисты - не самые бедные люди, да и билеты на спектакль не дешевые. Вроде бы, чего им еще тратиться на цветы? Но почему-то там еще сохранилась эта радость отдавания. Провинциальные зрители - вообще очень благодарные люди.

А что касается уровня жизни, по идее, везде одно и то же. Просто в провинции бедные живут еще более бедно, чем в Москве, а местные богатые тоже, возможно, не так богаты, как столичные. Но принцип разделения людей, он везде одинаков.

А в бытовом общении, в магазинах, в гостиницах и так далее - везде знакомое, наше родное, хамское. Если тебя не узнали, и ты «просто женщина», ты получаешь по полной все то же самое, что получает любой нормальный человек.

Как изменить ситуацию - нужно продумывать. Как сделать так, чтобы быть вежливым в обществе стало намного солидней, чем невежливым.

Как преодолели кризис озлобленности, агрессии в послевоенной Японии? Император принудил всех улыбаться. И сегодня, глядя на представителей этой по настоящему, искренне благожелательной нации, просто не верится, что чуть более полувека назад все было иначе.
Две чаши весов вместо ста

- Человеческие открытия этого года?
- Чечилия Бартоли - итальянская оперная дива. Сначала я столкнулась с ее ореолом. Действительно — дива! Казалось, она в принципе не должна была идти по земле, а, по крайней мере, летать. Потом я услышала ее голос.

У меня не хватит способностей и таланта описать, что это за голос. Действительно - ангельский, ощутимо связанный с Небом, к земле, к здешнему миру это не имеет никакого отношения, а уж тем более к голосовым связкам и прочим физическим явлениям.

А потом я с ней общалась. Она оказалась простым, открытым, буквально распахивающимся навстречу другому, человеком. Человеком, умеющим слушать, откликаться. Для меня эта встреча стала очередным доказательством, что звезда должна создавать вокруг себя специально какую-то завесу тайны, неприкосновенности и загадочности и поддерживать эту идею любыми способами — неправильная теория.

Еще открытие - воспоминания Лилианы Лунгиной. Ее нужно читать даже не для образования, а для рубцевания всех пораненных частей сознания. Уже с середины книги я стала переживать: «Какой ужас, скоро книга закончится!» Реанимирующее произведение.
- Люди - маяки, которые помогают двигаться в жизни?

Прошедшей зимой, которая для меня было очень сложной, наверное, самой сложной в жизни, поддержка этих людей очень помогла.
. Я очень боялась ему звонить, боялась советоваться. Он очень точен и резок в высказываниях, его политическая, социальная, человеческая позиция очевидна.

Меня очень удивила его реакция на все мои переживания, я ему благодарна. Мне нужна помощь, чтобы разобраться в том хаосе, который я имею в своем сознании. Чтобы увидеть не сто чаш весов, а, как максимум, две. И понять, что является важным в нашей жизни, бесценным, а что - приходящим, мгновенно изменяющимся. Мы с ним очень долго беседовали, Юрий Борисович рассказывал про Шостаковича, приводил примеры людей, которым в жизни приходилось принимать что-то за собой несущие решения.

О каждом из этих потрясающих людей можно говорить много и долго. И каждому из них я очень - очень благодарна.

- Отчего у вас могут опуститься руки?
- От потери тепла, идущего от других людей, которых я люблю. Руки, они же опускаются не по факту события, а по факту прохождения этого испытания. Ты можешь его пройти, и руки у тебя не опустятся. Когда ты понимаешь, что это - некий этап движения по жизни. Сейчас ты идешь по колено в грязи, тебе не хватает физических сил, но этот этап когда-нибудь закончится.

Гораздо тяжелее, когда ты этого всего не понимаешь. Ты не представляешь, куда тебе двигаться, куда выбираться. Вот это, наверное, и есть ощущение опустившихся рук. Когда тебе не хочется просыпаться по утрам, не хочется начинать новый день. Ты не можешь придумать, чем тебя эта жизнь может радовать.

Помочь могут только люди. Или их произведения. Именно они дают доказательства, что жизнь все-таки прекрасна!

Всем не поможешь?

В спектакле «Скрытая перспектива» ваша героиня - фотокорреспондент, снимающая в горячих точках, все-таки выбирает свою работу, предпочитая ее всем «радостям жизни», чтобы рассказывать о страдающих детях, людях. В чем смысл такого «рассказа», ведь жить от этого явно легче не становится?
- Как не становится? Война во Вьетнаме закончилась именно потому, что люди увидели фотографии, показывающие то, что там происходит.

А если бы мы не говорили о том, что детский рак в принципе излечивается, дети продолжали бы массово умирать.

Смысл таких рассказов в том, что люди узнают правду о войне. И, в принципе, в силах общества остановить или не остановить войну.

Зачем закрывать глаза на очевидное зло, когда можно с этим злом бороться?

И моя героиня так живет, она не умеет по-другому. Она не видит того беззаботного мира, который видит ее муж или подружка. В ее мире идут войны, погибают люди. Она не сможет есть свой бургер в нью-йоркском ресторане, помня и зная, что она кому-то может реально помочь.

- Но ведь есть очень много людей, которым плохо. Всем помочь невозможно. Что делать?
- Возможно. Если каждый будет помнить об этом. Нам что, нужно огромное количество всякой ерунды, окружающей нас? Одежды, еды, которая выкидывается?

Я всегда буду ссылаться на Англию, на Америку, на Германию. Пусть там тоже не все гладко, но люди понимают, что если снизить свои аппетиты, то у других появится больше возможностей. Поэтому там стыдно быть богатым, это не воспринимается как некое достоинство.

Только вот помогать надо не абстрактно «всем», всему миру, а делая какое-то конкретное дело в меру своих сил. Нужно пытаться изменить этот мир, эту жизнь в тех рамках, которые у тебя есть.

Просто сказать: «Я хочу жить в том мире, который мне нравится. И буду выстраивать его себе по собственным представлениям».

Я не хочу, чтобы меня убеждали, что в окружающем мире нет ценностей, привитых мне в детстве. Это неправда.

Вокруг меня огромное число людей, которые доказывают обратное.

И не стоит ждать, что мир должен менять кто-то другой. Это такая детская позиция: «Мама, она не убрала за собой посуду, я тогда тоже не буду!» Если такая позиция доминирует в обществе, значит, оно не доросло еще и до тинэйджерского уровня.

- Вы согласны с утверждением, что сегодня страшно растить детей?
- Не страшно, а несколько волнительно. Непонятно, в первую очередь, в какой стране они будут жить.

Волнуешься по поводу того, какое окружение у них в школе, что им говорят учителя, как преподается история.

Переживаю и по поводу того, смогу ли я как-то внятно им объяснить, что материальные ценности не могут превалировать над душой. Или победит современная тенденция, и мне не удастся этого сделать. А очень бы хотелось, чтобы иметь возможность потом, когда они повзрослеют, общаться на одном языке. А не услышать: «Эх, мама как была дурой, ничего не понимающей в жизни, так и осталась!»

Источник: ПРАВОСЛАВИЕ И МИР Ежедневное интернет-СМИ

Источник: ПОДАРИ ЖИЗНЬ благотворительный фонд
Фото - из открытых источников

Чулпан Хаматова четыре года назад познакомилась с врачами отделения гематологии Российской детской клинической больницы. И вместе с Диной Корзун стала помогать искать деньги на лечение детей. В 2005 году состоялся благотворительный концерт, который прошел на сцене театра «Современник». Затем концерты стали ежегодными. А в 2006 году появился фонд «Подари жизнь», средства от которого идут на лечение маленьких пациентов РДКБ.

- Чулпан, как сложилось, что Вы стали помогать РДКБ?
- Все началось со знакомства с врачами. Сейчас я уже не помню подробностей, только какие-то фрагменты: как я впервые пришла в больницу, еще не зная, что и как можно сделать. Потом разговор с Диной. Помню, что позвонила Кириллу Серебрянникову, и он сказал: «Да, конечно, я с вами». Эти слова вызвали у меня ощущение надвигающейся лавины, как будто земля под ногами заходила. Я поняла, что с этим первым безоговорочным «да» можно дальше сдвинуть горы.
Тем людям, которым я помогаю, - доверяю абсолютно. Знаю, что мои силы, старания будут ненапрасны, и никто цинично не использует их к своей выгоде. В этой больнице врачи денег не берут, они - бессребреники. Лечение - бесплатное. Деньги нужны на дорогостоящие лекарства, на поиск доноров. Это то, что не берет на себя государство.

Готовя первый концерт «Подари жизнь», думали ли Вы, что этим дело не ограничится и что помощь больным детям будет занимать пятьдесят процентов Вашего времени?
- Пятьдесят? Все девяносто девять! Репетирую в театре спектакль и размышляю о том, что нужно позвонить по поводу очередной акции, решить какой-то вопрос... Когда мы начинали, я даже не могла себе представить, как мы с Диной во все это углубимся. И что будет Общественная палата и какие-то совершенно неожиданные проекты…

Например, врачи, Дина Корзун и Фонд торжественно, на блюдечке, внесли меня в проект «Ледниковый период». Ведь, к сожалению, наши средства массовой информации не очень охотно рассказывают, как можно помочь нуждающимся. А Первый канал - реальная сила, его смотрят все слои населения. И этот проект был для меня возможностью привлечь внимание, рассказать о детях. Когда мы передавали ребятам приветы с «голубых экранов», они потом неделями ходили счастливые и радостные. А что было, когда участники проекта ввалились в больницу! Ведь все увидели «живого Авербуха», «живого Костомарова»! И сразу - другое настроение, отвлеклись. А ведь это так важно - отвлечься от болезни.

Обычно, если в СМИ говорят о проблемах больных людей, то непременно так, чтобы вызвать чувство жалости. Вам же, похоже, удается сохранить позитивную интонацию…
- Я не понимаю, почему журналисты стремятся показать лишь страдания этих детей. Ведь они умеют и радоваться! Бегают наперегонки, подтягивая за собой капельницы. И при этом ничем не отличаются от любых других детей, которые также бегают, только на улице. Они катаются на «самокатах» - стойках для капельницы на колесиках. А чем отличается девочка в больнице, делающая кукле укол, от той, которая дома наряжает свою «дочку» в сверхмодный наряд? То же заботливое выражение лица, та же материнская забота и то же счастье... Нужно, чтобы как можно больше людей видели больницу в том числе и с этой стороны, чтобы не боялись приходить. Детям важно знать, что о них помнят и хотят, чтобы они как можно быстрее выздоровели.


- Иногда к чужому горю страшно прикоснуться. Как Вы с этим справляетесь?
- Это так. Некоторые боятся даже думать об этом, считая себя нежными, ранимыми. На самом деле, надо настраиваться на то, чтобы не переживать: это итак делают дети и их родители. А остальные должны стараться смотреть на проблему по-другому: ребята, которые лечатся в отделении гематологии - такие же, как и их сверстники. Да, на их долю выпали неимоверно тяжелые физические испытания, - связанные с болью, с терпением, с годами лежания в боксе. Но в наших силах постараться помочь им - подарить положительные эмоции, смех.
Вообще, во всем цивилизованном мире люди приучились воспринимать больных детей, детей с синдромом Дауна, инвалидов-колясочников как нормальных людей. Да, необходимо специальное лечение, но не «специальное» общение - не сюсюканье или слезы. Только так можно помогать им. Попробуйте где-нибудь в Германии повздыхать около больного ребенка, вас тут же в порошок сотрут. Если вообще поймут, что вы имеете в виду.

- Но разве плохо, что люди проявляют жалость?
- Вы знаете, я как-то была свидетельницей такого случая. В палате - мама и мальчишка лет восьми. Оба - готовые бороться. Мальчик - бодрый, лечение только-только начиналось. Это уже потом, когда вводят «химию», у ребенка меняется настроение, появляется апатия, усталость. А пока - мама улыбается, ребенок - шутит, подкалывает взрослых. И вдруг в палату заходит тетенька, чиновница высокого ранга, и начинает причитать: «Держитесь! Так получилось! Держитесь!» И доводит маму до слез. Потому что, понятно, каких усилий ей, на самом деле, стоит держаться, и если задевать по больному… Мальчик, глядя на маму, тоже собрался плакать. Мне хотелось эту сочувствующую, сердобольную женщину вытолкать и сказать: «Вы с ума сошли? Не ходите сюда!» Причем она ничего не принесла, ничем реально не помогла, просто - пришла пожалеть.

Я категорически против такой «жалости». Потому что я знаю этих детей. Вести себя так - значит убивать в них надежду. Они внимательно смотрят на взрослых. И сразу замечают, если в наших глазах хоть на секунду промелькнет слеза. Дети должны видеть в глазах всех взрослых уверенность, что все будет хорошо!

Я внешне одинаково общаюсь и с детьми, которые готовятся к выписке, и с теми, которые, по мнению врачей, безнадежны. Им проводят поддерживающую терапию в надежде, что вот-вот появится новое лекарство, и можно будет помочь. А бывает, ребенку все лучше, лучше и вдруг - раз и плохо: рецидив. Конечно, я очень расстраиваюсь. Но, с другой стороны, вокруг и так много поводов расстроиться. Да, в больнице сталкиваешься с этим вплотную. И я, наверное, уже привыкла. Приду домой, поплачу, и надо идти дальше.

Главное, что я поняла - человек никогда не должен терять надежду: ни при каких обстоятельствах, ни при каких самых страшных диагнозах. Потому что я видела, как вера в лучшее самого ребенка, его родителей, окружающих делает настоящие чудеса. Когда дети радуются, у них анализы улучшаются!

Ваш Фонд проводит много различных акций. Но почему-то широко освещаются в основном те, где участвуют знаменитости…
- Да, такова ситуация. Никому не интересны дети сами по себе. Вот, если к ним какая-нибудь звезда сериала пришла - это другое дело, с ней придет пара телеканалов. Ну и ладно, я сама этим пользуюсь. И пускай некоторые говорят: Хаматова надоела уже со своей благотворительностью. Но я буду пользоваться своей известностью, чтобы рассказывать о том, что для меня значимо - везде, где только это возможно. Моя популярность ценна для меня потому, что я могу прийти на Гражданский форум и лично сказать Дмитрию Медведеву, что дети у нас умирают, не дождавшись лечения из-за того, что бюрократическая система все тормозит. Дети не успевают получить так называемые «квоты» и поступают в больницу с осложнениями, тогда как еще неделю назад их можно было бы лечить намного легче. Квота - эта такая бумажка, которую должны подписать сначала в районной поликлинике, затем в более высоких инстанциях. Мало того, что на родителей свалилось горе, они еще должны пройти огромный путь и доказать, что у их ребенка есть право на квоту. Потому что только с этой бумажкой он может лечь в больницу.

Стеклянные стены и специальная система вытяжной вентиляции в боксе помогают избежать внешних инфекций, безопасных для людей с нормальным иммунитетом, но смертельных для детей после пересадки костного мозга. Но даже в этих условиях, при строгом соблюдении требований врачей, к детям можно приходить! В стене бокса есть дверца для передачи лекарств и предметов, через нее же можно и поговорить. Попаданию микробов извне при этом препятствует сильный поток воздуха, выходящий из проема.

- Никогда не возникало ощущения, что Вы взвалили на себя слишком тяжелый груз? Не было желания все оставить?
- Конечно, иногда становится просто невыносимо! Многие не хотят передавать деньги, не познакомившись со мной. И я со всеми знакомлюсь. Много проблем и внутри Фонда: он должен развиваться, нужно придумывать мероприятия, чтобы его поддержать. Фонд - огромная структура, и очень тяжело нести эту большую ответственность. Пришлось открывать в себе организаторские, административные, менеджерские способности, учиться по-особенному разговаривать с людьми. Я прихожу к людям и знаю: я во что бы то ни стало должна выпросить то, ради чего пришла, и не уйду, пока не получу нужное. Мне невозможно было бы просить для себя лично. А здесь, когда указывают на дверь, вхожу в другую.

Я стала разбираться в таких специфических вещах! Вот, например, вопрос: входить нам в эндаумент или не входить? Эндаумент - это такой параллельный Фонд с отдельным капиталом, в котором размещены деньги жертвователей, но расходуются только проценты с этого капитала. Это хорошо тем, что в Фонде всегда есть небольшая, но гарантированная сумма - эти проценты. Пока мы только думаем о создании такого параллельного Фонда. А ведь часто бывают ситуации, когда деньги кончаются и начинается паника: «Срочно какую-нибудь акцию! Кукол продавать!» И это только часть финансовых и правовых вопросов, в которых приходится быть компетентной. То есть возвращаюсь к тому, от чего бежала, когда, вопреки воле родителей, отказалась учиться в финансовом институте.

Да, ответственность - огромная, сил уходит много. Но не могу даже представить, что произнесу: «Все, я устала, до свидания!» Хотя не стала бы сопротивляться, если бы кто-то - государство, например, - сказал: «Мы сделаем все сами, не надо тебе на фоне российского флага выступать и фотографироваться в модных журналах, и кататься на коньках, и каждый день решать множество проблем! Деньги будут поступать регулярно, к детям станут ходить психологи, художники, волонтеры. Клиника оборудуется по самым последним технологиям!» Если бы точно знала, что все хорошо, я бы не отказалась сосредоточиться на театре.

- Вас поддержало много коллег. Это было неожиданностью?
- Это здорово, что вокруг столько хороших людей. Артур Смолянинов и Гоша Куценко, например, стали закадычными друзьями детей. И, как положено друзьям, не только ходят в гости, но и переписываются, перезваниваются. Вова Крестовский из группы «Уматурман» помогает каждый месяц. Историй здесь можно рассказать множество. Например, прибегаю как-то в театр и вижу Лию Ахеджакову, беседующую с женщиной, у которой болеет ребенок. Мы записали ее телефон. А вскоре Лия оказалась в самолете на соседнем кресле с банкиром и уговорила его дать деньги на лечение этому ребенку. Кстати, все фигуристы, которые пришли в больницу, оказали не только моральную помощь, хотя это само по себе важно. Я не перестаю радоваться, что люди звонят сами и спрашивают, как недавно, например, актриса Катя Гусева: «Чем я могу помочь?»

- Если человек решил помочь, с чего лучше всего начать?
- Если есть желание помочь детям, больным раком крови, то есть довольно много возможностей это сделать. Например, он может пойти в отделение Сбербанка и перевести деньги в фонд «Подари жизнь». Ему дадут уже готовый заполненный бланк, куда нужно только вписать сумму и расписаться. Это совсем не сложно, но если каждый человек, пришедший платить, скажем, за коммунальные услуги, сдаст по рублю, получатся очень большие деньги.

Второй вариант помощи: в тех городах, где есть отделения гематологии, порой не развита волонтерская служба. А дети, как я говорила, должны отвлекаться, тогда организм начинает совершенно по-другому бороться с болезнью. Поэтому нужно приходить к детям - читать, заниматься, петь песни, играть в кукольный театр, в шахматы, вышивать, вязать. Можно подарить компьютер, можно помочь родителям - иногда они совсем одиноки в чужом городе. Да хотя бы купить памперсы, стиральный порошок!

Причем есть ведь и другие фонды! Это так уж сложилось, что мы с Диной помогаем РДКБ. А ведь есть еще фонд «Настенька», который помогает тем, кто лечится в НИИ Детской онкологии и гематологии им. Н. Н. Блохина. Есть фонд Раисы Горбачевой, который помогает клинике в Петербурге. В Казани существует фонд Анжелы Вавиловой. К сожалению, помощь требуется очень многим. Деньги нужны всегда.

- На что эти деньги, как правило, направляются?
- Сейчас расскажу, какая здесь система. Само лечение в больнице - бесплатное. Ребенок, которому посчастливилось найти квоту, поступает в отделение. Если у него самый обычный лейкоз, который уже давно успешно лечится во всем мире, назначают несколько блоков химиотерапии. После них организм отравлен, иммунитета нет. И в этот момент очень опасно подхватить какую-то даже самую незначительную болезнь, которую здоровый человек просто не заметит. Она может привести к трагедии. Ребенка могут вылечить от рака и не успеть спасти от грибковой инфекции. Чтобы подобного не случилось, нужно несколько раз в день - от нескольких дней до многих месяцев - применять препарат, один флакон которого стоит 600 евро. Вы можете показать семью, которая может где-нибудь на 1800 евро в день в течение долгого времени закупить лекарства для своего ребенка? Вот эти противогрибковые препараты нужны всегда.

И всегда нужна донорская кровь. А если требуется трансплантация костного мозга и кровь донора костного мозга - история может тянуться месяцами, годами. У нас нет таких доноров. А найти в Западной Европе то, что подойдет для жителя Сибири - очень сложно. Чтобы узнать, подходит ли данная кровь для конкретного ребенка, необходимо сделать множество анализов, и на них тоже нужны огромные деньги. А ведь затем эту кровь надо доставить в Россию. И получается, что трансплантация, при том что сама операция бесплатная, реально обходится от 15 тысяч евро и выше.

- Вы крестились уже будучи взрослым человеком. Что побудило Вас тогда к такому решению?
- У меня возникли проблемы с позвоночником - болезнь, которая, как говорили врачи, помешает мне стать актрисой. В тот момент я надеялась на чудо. Это был такой неосознанный, панический поступок, который нужен был мне для того, чтобы продолжать что-то делать и надеяться, что все хорошо закончится.

То, что я приняла Крещение, очень много значит для меня. Когда я прихожу в храм помолиться за какого-нибудь ребенка, у меня не возникает сомнения, душевного блуждания. Я знаю, что это нужно, что это не формальность, а - живое, настоящее.

- Почему мы часто обращаемся к Богу именно тогда, когда возникают какие-то проблемы?
- Потому что Ему можно верить. Потому что человеку нужно объяснить себе даже боль, болезнь, страдания: за что, почему, для чего? Что это за этап в жизни, почему именно этот путь? Почему мой крест - такой, а твой крест - другой? Но оба нужно нести. С Богом нести легче. То, о чем я сейчас говорю, не имеет отношения к специфическим разговорам некоторых «добросердечных» граждан. Есть такие люди, которые приходят в больницу и говорят бедным мамочкам, которые итак не в себе: «Ага, ты с мужем развелась, вот у тебя ребенок и заболел». Говорят на полном серьезе, взрослые люди… А этой мамочки уже почти нет - она вся сплошной седой сгусток беды. Такие высказывания, думаю, вообще не имеют к вере никакого отношения.

Наверное, я еще не пришла к тому, чтобы постоянно посещать службы, жить церковной жизнью. Я и не исповедовалась ни разу. Потому что, по большому счету, у меня в голове бардак. Есть вера, и я твердо на ней стою. Но дальше… Не удалось пока встретить священника, который бы помог разобраться в моих вопросах. А к тем, с кем приходилось общаться, не возникало полного доверия. Хотя я понимаю, что никто не обязан мне доказывать, что он - светлый и чистый. Нужно разбираться с собой.

И, пытаясь разобраться, я особенно отчетливо понимаю, как наш Фонд важен для меня. Ведь иногда живешь и думаешь, что все делаешь хорошо. А по большому счету: хорошо ли? а можно ли лучше? Мы стараемся этими вопросами не задаваться, потому что становится страшно - перед Богом. У меня очень большой уровень требовательности к себе, как к актрисе. И не так много фильмов и спектаклей, после которых можно сказать: «Да, эта работа открывает двери к чему-то высшему». Поэтому Фонд для меня - реализация потребности быть настоящей - такой, чтобы не стыдно.

- Благотворительность и вера в Бога как-то соотносятся?
- Думаю, что напрямую. Если думать, что с нашей смертью все закончится, то, наверное, правы те люди, которые не хотят никому помогать. Это действительно бессмысленно. На самом деле, в этом случае нужно получать удовольствие по максимуму, отрываться по полной программе. Но я точно знаю, что с моей смертью ничего не закончится, я пойду куда-то дальше и, может, потом встречу этих детей - и тех, кого удалось спасти, и тех, кого нет... Вера дает силы делать что-то для других.
А, с другой стороны, мне кажется, что именно помощь другим ведет к Богу. Недавно мы выпустили небольшой календарь, в который вошли работы наших детей, принимавших участие в специальной выставке. Выставка и календарь посвящены памяти священника Георгия Чистякова, который до последнего дня своей жизни помогал больным детям. К сожалению, я его уже не застала. В календаре - цитаты из книг отца Георгия. Например, такая: «Вера в то, что у Бога все живы, дается нам, только если мы делаем все для спасения жизни тех, кто нас окружает».

- Вы продолжаете общаться с детьми, которые уже выписались?
- Редко. Как показывает опыт, маленькие стараются не вспоминать обо всем, что связано с лечением, стремятся забыть, как страшный сон. Но когда встречаешь их, живых и здоровых, - это что-то невероятное! На афише нашего первого благотворительного концерта была фотография Люси Афанасьевой - тоненькая шейка, прозрачная, лысенькая, трогательная девочка. Через три года она приехала к нам - здоровая, повзрослевшая, с длинными густыми волосами, красавица. А недавно на благотворительной выставке в ГУМе я встретила парня, который у нас лечился, его зовут Дима. Подходит - молодой, за руку с очаровательной девушкой - и говорит: «Знакомьтесь, это моя девушка». И я вспоминаю, как мы боролись за жизнь этого мальчика и у меня - мурашки по коже. И такая радость, будто это родной сын знакомит меня со своей невестой.

Даже в боксе отделения трансплантации костного мозга дети остаются детьми, им хочется играть, смеяться, общаться, радоваться жизни. И стекло, отделяющее их от внешнего мира, не может разделить детей с теми, кто их любит. Только даже самую красивую карнавальную маску перед тем, как внести в стерильный бокс, приходится обязательно «прожаривать» в специальной установке.