Начало службы. Назначение на подводную лодку. Условия службы на послевоенных дизельных пл и апл первых поколений вмф ссср Срочная служба на подводной лодке

Я родился в Азербайджане, в Баку. Там же находилось Каспийское высшее военно-морское краснознамённое училище им. С. М. Кирова, штурманский факультет которого я окончил в 1991 году. «Система» (так между собой называли моряки учебное заведение) котировалась на флоте, учили там на совесть, – начинает свой рассказ Вадим Абросимов. – В моём взводе на первом курсе было 33 человека, а до выпуска доучились лишь восемь. Отчисляли и за залёты (кто‑то попался в самоходе, кто‑то напился), и за хвосты. Многие ушли после третьего курса: кто‑то понял, что морская служба не для них. А кто‑то поступил хитро: учёба в военно-морском училище шла в зачёт срочной службы на флоте (тогда служили три года). И вот человек отчислялся из училища, служил до ближайшего приказа о демобилизации и уходил в запас, причём ещё и получал справку о неоконченном высшем образовании.

История № 1: Как Вадим Абросимов решил быть моряком

У моих родителей были друзья – пара, в которой супруг как раз был военным моряком. Как‑то он зашёл к нам в гости – в красивой форме, с портупеей и пистолетом, который даже дал мне в руках подержать. Тогда я решил, что стану военным.

Повлиял на меня и дядя, который тоже служил срочную на флоте, воевал. Однажды он спросил меня, кем я хочу стать. Я ответил, что хочу стать военным – моряком или лётчиком. А он мне и говорит: «Вот ты как думаешь, какая из военных профессий самая опасная? Ну вот ты лётчик. Предположим, сбил тебя противник, ты с парашютом выпрыгнул – остался жив. Если ты моряк на надводном корабле, то в случае крушения у тебя тоже есть шансы спастись на плоту или шлюпке. А вот на подлодке, случись что, и шансов почти нет – оттуда не выбраться.

История № 2: Как курсанту подлодка не понравилась

Возможно, из‑за этого разговора становиться подводником я особо и не мечтал. Вплоть до распределения после училища я даже с некоторым предубеждением относился к подводникам, особенно после одного случая, который произошёл со мной на четвёртом курсе.

Нам предложили посетить подлодку, которая стояла в ремонте. Всё началось с того, что, когда мы поднялись на борт, навстречу нам откуда‑то вылез мужик в грязном засаленном ватнике с жуткой всклокоченной бородой. Как выяснилось, это был командир подлодки. Он организовал нам экскурсию. Это была дизельная подводная лодка проекта 641. Она была очень-очень компактной. В каюте командира со сдвижной дверью, как в купе поезда, помещался секретер, откидной столик и коротенькая койка. Командир спал там скрючившись, подставив кресло под согнутые колени… Так то командир, а остальному составу вообще нелегко приходилось. Особенно меня поразила подвесная койка в носовом торпедном отсеке, через середину которой проходила труба. На мой вопрос о том, как же тут спать, бывалые подводники мне ответили: легко – забираешься, обнимаешь трубу и спишь! В общем, не впечатлила меня тогда подлодка.

Фото из блога http://savchenko-alex.livejournal.com

История № 3: Как выпускник на Камчатку не попал

Уже после того как мы сдали экзамены, нас стали распределять по флотам и кораблям. Я не был отличником, но и троечником не был: среди 143 человек нашего выпуска по успеваемости входил в первую тридцатку. В общем, был на хорошем счету у командования. Мне предложили на выбор несколько мест будущей службы.

Сам я хотел попасть на Камчатку: там проходил стажировку на пятом курсе, мне там понравилось, там меня уже ждали и даже обещали помочь с жильём – вплоть до того, что уже показали квартиру в центре Петропавловска-Камчатского, где я должен был бы жить. Камчатка считалось престижным местом службы, потому что там шла выслуга – год за два. Ну и оплата там тоже была двойная. Поэтому туда все стремились.

Но, к сожалению, туда попасть не получилось. И тогда начальник факультета посоветовал пойти в подводники – он сам в своё время служил на подводной лодке. «На подлодке год идёт за два – на пенсию раньше пойдёшь». Конечно, в 20 с лишним лет о пенсии ещё мало задумываешься. Но в целом с его доводами я согласился.

История № 4: Как молодой лейтенант корабль выбирал

Меня распределили в Приморский край, в четвёртую флотилию подводных лодок, которая базировалась в городе Шкотово-28 (ныне входит в состав закрытого административно-территориального образования Фокино – прим. ред.) . Там была великолепная база подводных лодок: несколько дивизий, более 50 кораблей разных типов и назначений (это не считая надводных). Но, к сожалению, наши правители периода 1990-х годов настолько усердно выполняли условия наших заокеанских «партнёров», что к началу 2000-х ни одного живого корабля там не осталось – плавают одни вырезанные из подлодок, законсервированные блоки с остановленными реакторами. А всё остальное пустили на иголки…

Фото из личного архива

Но в 1991 году всё ещё исправно функционировало, люди служили и ходили в море. Я, как только приехал, сразу отправился к флагманскому штурману. Хочу, говорю, на стратег – подводный ракетоносец стратегического назначения, обеспечивать ядрёный щит Родины. «Да что там стратег, – отвечает флагманский штурман. – Ушёл в автономку – вернулся из автономки. Неинтересно. Есть у нас многоцелевые подлодки – вот это служба! Вышел, послушал, половил вероятного противника, обеспечил выход стратега, вернулся. Только вернулся – другой стратег надо сопровождать. Вот тут и получишь такие морские навыки, что мама не горюй!»

Я немного повозражал – в начале карьеры можно немного повыделываться. Тут заходит командир подлодки, на которую меня штурман сватал. «Лейтенант, ты женат? Ребёнок есть?» – с ходу спрашивает меня. Киваю в ответ. «Ну вот смотри: ты ко мне приходишь, а я тебе сразу даю квартиру». На том и порешили. Можно сказать, на этом меня и купили. Так я попал в экипаж подводной лодки К-247».

История № 5: Как на подлодке со сном боролись

К-247 (в 1992 году переименованная в Б-247) – это первая подлодка проекта 671РТМ «Щука», построенная в Комсомольске-на-Амуре в 1976 году. Там я был инженером электронавигационной группы. Экипаж был небольшой. Из почти сотни человек на борту только 23 были матросами, остальные – мичманы и офицеры.

4 августа 1991 года я впервые поднялся на борт, а уже 6 августа мы вышли в море. О путче 1991 года узнали, только когда вернулись. Первый выход продолжался пару недель. Как раз были учения, мы осуществляли минные постановки, за что получили приз Главкома ВМФ.

В этот же выход меня допустили к самостоятельному несению штурманской вахты, для чего я сдал все необходимые зачёты. Вахту на корабле несут в три смены: в моей боевой части (БЧ) в первую смену дежурил командир боевой части, во вторую – командир электронавигационной группы. Мне, как инженеру, досталась третья смена – так называемая собака: с 4 до 8 часов утра. В это время человеку сильнее всего хочется спать. На подлодке ещё и тишина, покой, мерное жужжание механизмов убаюкивает. А спать нельзя! И мы, чтобы не уснуть, литрами пили кофе. Перед выходами на него скидывались вахтенные офицеры, штурманы, командир, старпом и заместители командира. Так и боролись со сном.

Фото с сайта deepstorm.ru

История № 6: Как подводники в 1990-е металл разгружали

Мне пришлось служить в начале 1990-х – в то время, когда и страна в целом, и флот в частности переживали не лучшие времена. Уже сейчас, с высоты прожитых лет, я понимаю, что тогда флот и армия держались на офицерах, которые успели послужить при Советском Союзе. Тогда в военных учебных заведениях в людях воспитывали настоящий патриотизм, готовность к самопожертвованию, учили отдавать всего себя делу, переживать за безопасность страны. Благодаря именно таким людям мы тогда смогли лихие годы как‑то пережить.

Тяжело было в материальном смысле. Ведь, уходя в море, ты хочешь быть уверен, что в доме работает отопление, жена и дети сыты, одеты и обуты. Зарплаты были маленькие. В начале 1990-х её повышали очень часто – почти каждые три месяца. Но не от хорошей жизни, а потому, что инфляция была просто дикой. И даже эти небольшие деньги задерживали по три-пять месяцев. Перед выходом в море долги, конечно, погашали, но потом опять начинали задерживать выплаты. Поэтому приходилось и подрабатывать на погрузке металла, чтобы дети могли нормально в школу пойти. Хорошо, что был паёк – без него вообще был бы каюк.

Да и техника выходила из строя, а ремонтировать её было нечем. На Б-247 в конце 1992 года мы вышли в море, и у нас сломался опреснитель, питающий водой контур атомного реактора. Хорошо, что мы от базы отошли недалеко, – успели дотянуть до пирса на остатках пресной воды, что была на лодке. После этого в январе 1993 года нас отправили на ремонт в бухту Чажма, где лодку поставили в док.

Изначально на ремонт отводили три месяца, но из‑за того что не было средств, корабль простоял в доке аж до марта 1994 года. В итоге денег так и не нашли, и командование, видимо, решило, что лодку незачем ремонтировать, а проще утилизировать. Её вывели из боевого состава флота, экипаж прикомандировали к другим подлодкам. Я к этому времени был уже штурманом, командиром боевой части. И меня командир Б-264 – такой же лодки, как и та, на которой я служил, но новее, – позвал к себе. На этой подлодке до 1997 года я ходил в море, вплоть до выработки активной зоны реактора. Корабль был отличный!

Фото с сайта podlodka.su

История № 7: Как американцев пугали

Такие лодки, как наша, часто ходили в море: всё обеспечение операций было на нас. И учения, и выходы стратегов, и высадка диверсантов (учебная, естественно), и торпедные стрельбы – словом, много чего мы делали.

Ходил я и в автономку (правда, не на своей лодке, а на Б-305) на 89 суток – мы прошли проливом Лаперуза и вышли в Тихий океан. Мы там отгоняли американцев от наших стратегов. Как это происходит? Идёт корабль, акустики слушают горизонт, обнаруживают шум винтов и по нему классифицируют корабль. Если выясняется, что это подводная лодка, начинается подводная охота: они от нас, мы за ними. И наоборот.

Мы иногда проделывали такой манёвр, особенно при обнаружении противника с кормовых курсовых углов: разворачивались на 180 градусов и шли навстречу. Официально он именуется манёвром проверки отсутствия слежения, а американцы называют этот приём «русский дурак», боятся его как огня и сразу начинают уходить, менять курс или всплывать. Потому что, если совпадает глубина, можно нечаянно столкнуться под водой.

История № 8: Как замполита быстрыми нейтронами расстреляли

Случилось это в самом начале моей службы – я ещё лейтенантом был. Незадолго до меня на лодку пришёл замполит. Он, наверное, до сих пор служит, правда, не в наших вооружённых силах, а в украинских. На подлодку он пришёл с надводного корабля, поэтому в некоторых моментах был, что называется, ни ухом ни рылом. В общем, экипаж воспринимал его с прохладцей.

В обязанности замполита входил обход перед выходом в море всех отсеков и проведение среди личного состава бесед с целью повышения морального духа. Реактор у нас располагался в четвёртом отсеке, который был необитаемым – то есть экипажа там по боевому расписанию не было. Зато были видеокамеры, которые выводили изображение на монитор в центральном посту.

И вот пошёл замполит по отсекам в корму и зашёл в отсек № 4. А мы решили над ним пошутить и кремальеры (люки – прим. ред.) в переборках задраили. И по громкой связи, которую в четвёртом тоже слышно, объявляют: «Готовы к прострелке реактора быстрыми нейтронами» (его в это время как раз запускали перед выходом в море).

Центральный пост даёт команду: «Быстрые нейтроны понизу. Товсь! Ноль – пошли быстрые нейтроны!» Все смотрят на экран и видят, как в четвёртом отсеке прыгает замполит, пытаясь перепрыгнуть нейтроны. Потом дают команду сделать прострелку поверху – замполит на палубу рухнул. Вылез из отсека весь взмокший.

Народ стоит, еле сдерживается. Старпом спустился, сначала не понял, что происходит, а потом до него дошло – он как давай ржать. В общем, не задержался у нас замполит. Перевёлся от нас и уехал создавать молодой украинский флот.

Фото из личного архива Вадима Абросимова

История № 9: Как подводники батлы проводили

Забавных случаев было много, правда, не все их можно рассказать без нецензурной лексики. Например, когда проводились учебные стрельбы, была традиция на корпусе торпеды мелом писать послание, адресованное экипажу судна-торпедолова. Без мата там почти не обходилось. Это было не обидно, а, скорее, забавно.

Самое смешное, что когда мокрую торпеду поднимали из‑за борта, надписи были не видны. Они проступали позже, когда торпеда высыхала. Там были такие сочинения – шедевры! А когда мы выходили в море, то устраивали батлы стихоплётов: БЧ-1 на БЧ-5, БЧ-5 на БЧ-7. Абсолютно без злобы друг дружку подкалывали, хлёстко, но не обидно.

История № 10: Как моряк в Белгород попал

После того как в 1997 году Б-264 выработала активную зону реактора, её решили больше в строй не вводить и так же, как и Б-247, порезали на металл. Мне ходить по берегу и нести караульную службу стало неинтересно, тем более что на флоте шло сокращение, а мне в Федеральной пограничной службе предложили работу поинтереснее.

В Белгород мне предложил переехать Владилен Васильевич Абхалимов . Мы знакомы с ним давно, ещё с Баку, где он учился в «Системе» на несколько лет раньше меня. Он, когда ушёл с флота, переехал сюда. И предложил приехать в гости. Я приехал, мне здесь понравилось, и в 2001 году, когда меня сократили в погранслужбе, я решил, что достаточно уже послужил. А пенсионером я стал в 29 лет, за счёт того, что служил на подлодке. Так что прав был мой начальник факультета.

Записал Вадим Кумейко

Кронштадт. Служба на подводной лодке" Лембит".

Впечатление о городе-крепости Кронштадте резко изменилось, как только мы причалили к берегу и, построившись, пошли по его тихим, в лучах заходящего солнца, чистым улицам с домами прекрасной, почти ленинградской архитектуры. Думалось, а где же крепость, о которой мы много наслышаны? В моём понимании в то время, понятие "крепость" ассоциировалось с высокими каменными стенами с башнями по углам и бойницами для пушек, что-то на подобие Петропавловской крепости в Ленинграде. Вдруг, я вижу совсем не похожий на крепость город, ничего подобного, напоминающего крепость нет, даже не чувствуется, что находится в крепости. Обыкновенный городок на острове Котлин, находящийся посередине финского залива. Весь город, с конца в конец, мы пересекли за каких-нибудь полчаса, не больше. Прошли мимо военно-морского госпиталя по центральным улицам: Советской и Ленина и вот мы на базе подводников. Меня определили служить на подводную лодку с интригующим названием "Лембит". Как потом выяснилось это знаменитая, чуть ли не легендарная субмарина.

В кубрике, предназначавшемся только для рядового и старшинского состава п/л "Лембит", было довольно уютно, чисто и светло, правда, один из средних рядов коек был двухъярусный.

С лодкой я познакомился уже на следующее утро. По тревоге все повсакивали с кроватей и захватив обмундирование под мышки, в трусах и в ботинках, одетых на босую ногу, побежали на лодку, стоящую метрах двухстах возле одного из пирсов. Что сразу меня поразило, когда я вместе с другими прибежал на " Лембит" - это его необычайный вид, который даже несколько смутил. Подумалось, что это за каракатица, настоящий утюг, а не подводная лодка. Неужели опять не повезло и теперь придётся служить на такой смехотворном морском чудище. По бокам у лодки были площадки, отчего она на поминала собой, брюхастую от икры, огромную рыбину. Как вскоре мне рассказали, это были були. Оказалось, что "Лембит" не простая лодка, а лодка - минный заградитель. Кроме торпедных аппаратов она могла брать в минные шахты, находящиеся в булях, двадцать донных мин. От каждого борта в булях находилось по пять минных шахт, а в каждой шахте могло находиться по две мины. Кроме того на лодке имелась шахта, в которой находилась полуавтоматическая пушка "Бофорс". При необходимости пушка довольно быстро выдвигалась из шахты с помощью электропривода. Но главный сюрприз меня ожидал внутри п/лодки. Мне уже приходилось, будучи в учебном отряде, бывать на подводной лодке, производившей на меня удручающее впечатление, отнюдь не способствующее проявления любви к службе подводником. Поэтому я готов был встретиться с нечто подобным, но то, что я увидел здесь в корне меняло всю картину и моё отношение к "Лембиту" - я, можно с казать, влюбился в него с первого взгляда. Когда спустился по вертикальному трапу во внутрь лодки, первым впечатлением было, что попал в какое-то сказочное царство. Все лампочки в центральном отсеке, куда я попал, были включены, поэтому, в отличие от той мрачности и тусклости, которую мы видели на лодке в Ленинграде, здесь была прямая противоположность - всё сияло, играло и блестело, сверкало золотом на белом. Всё было выкрашено, как новенькое. Бросалось в глаза обилие всевозможных клапанов, маховиков, рычагов всевозможных приборов циферблатов, множество различного назначения магистралей, выкрашенных в разные цвета, на металлической палубе, выстлан линолеум, стыки которого закрыты латунными пластинами. Все медяшки и латунные вещи были надраены до золотого блеска.

Прозвучала команда с мостика и по переговорным трубам передана по всем отсекам – "Корабль к бою и походу приготовить". Каждый выполнял только то, что ему было положено делать по данной команд по расписанию. Прогревались дизеля, включались и прогревались необходимые приборы открывались вахты и др. и одновременно одевались. Через несколько минут с отсеков на мостик поступили доклады, что в отсеках всё готово "к бою и походу". Помощник командира лодки доложил оперативному дежурному по телефону о готовности "Лембита" выполнять боевую задачу. "Добро" на выход с гавани было получено и вот я впервые на настоящей, а не учебной, боевой подводной лодке совершаю поход. Буквально на второй день после прибытия с учебного отряда. В первый свой выход я отправился дублёром. Необходимо было практически ознакомиться с тем, что изучал в классах, освоиться, узнать где, что находиться и т.д. Моим командиром у которого я должен был принять дела, был старшина первой стать Русин, это был знающий, с большим опытом, отслуживший пятилетний срок службы моряк-подводник. К тому времени он почему-то был уже совершенно лысым. Про себя я уж было подумал, что такая судьба уготована и мне, но его по поводу столь раннего облысения, спросить не решился, ещё по думает, испугался. В обязанность и в заведывание штурманскому-электрику вменялось: обслуживание гирокомпас "Курс-3”, эхолота "НЭЛ-25" вертушечного лага, радиопеленгатора, командирского и "зенитного" перископов и системы управления ими. Герметически-оптический нактоуз – ГОН - это система передачи показаний магнитного компаса сверху, с мостика, во внутрь лодки, в центральный пост и, кроме того, в заведывание входили ходовые забортные огни.

В обязанность штурманского-электрика также входило по всем боевым готовностям и расписаниям вести вахтенный журнал, записывать все команды с указанием точного времени, одновременно по переговорным трубам передавать в носовые и в кормовые от секи, команды командира или дежурных офицеров и принимать и дублировать рапорты из отсеков и докладывать командиру о выполнении приказа. Главное, чтобы все приборы и устройства, агрегаты в заведывании работали надежно и безотказно, были в постоянной боевой готовности. Со своими обязанностями я освоился быстро, так как еще в учебном отряде был подготовлен теоретически хорошо. Что же касалось лага и ГОНа, не отечественного производства, то схема и устройство их было довольно простое и поэтому мне не составило большого труда их изучить и освоить их обслуживание в течение похода в качестве дублёра. При передаче своих функций штурманского электрика, старшина первой статьи Русин рассказал мне историю произошедшую у него и происходившую у других штурманских электриков, служивших до него на "Лембите", при обслуживании лага. "Будь очень осторожным при опускании или подъёме лага, а следовательно, при открывании клинкета", - предупредил он меня и рассказал, как он чуть было не затопил лодку. "Помни, что лаг на подвод ной лодке "Лембит" - самое коварное и опасное место", - в чём я убедился на собственном опыте спустя пару лет службы - я тоже чуть было не затопил лодку, но об этом подробней потом.

На этот раз поход на остров Лавенсаари (Мощный) был непродолжительным. Недели две было достаточно, чтобы все старшины, которые должны были демобилизоваться, передали свои функции тем, кто оставался вместо них на лодке. К концу похода я уже самостоятельно выполнял все функции по всем расписаниям и тревогам.

По прибытии с похода на базу мы попрощались с Русиным и он вместе с другими отслужившими срок, навсегда по кинул "Лембит”. Экипаж лодки теперь, вместе с офицерами, составлял человек тридцать, половина из которых были молодые моряки, второго или третьего года службы. На базе подводных лодок базировалось в то время около десяти подводных лодок. В основном это были лодки старого образца, прошедшие всю войну. Здесь была даже лодка "Пантера", потопившая вражеский крейсер еще в гражданскую войну. Легендарная подводная лодка выполняла теперь не свойственные лодкам функцию.

Она стояла у пирса, на вечном приколе, и подевала от своих моторов питание для зарядки аккумуляторных батарей других подлодок.

Первым делом, на базе нас, новичков познакомили с историей и славными традициями нашего "Лембита". Вот что мы узнали, если говорить кратко. До тридцать восьмого года в буржуазной тогда Эстонии из военных кораблей был один крейсер. Англия предложила Эстонии обменять крейсера на две подводные лодки новой постройки. Те дали согласие. В 1938 году английской судоверфи, одна за другой сошли две идентичные, самые современные, по тем временам а в чем-то и по нынешним, подводные лодки-минные заградители - "Калев" и "Лембит", названных так в честь своих национальных героев, героев Эстонии. Подводная лодка "Калев" погибла в первый год войны - она подорвалась на мине при возвращении с боевого задания - она высадила разведывательную группу в тылу врага. Когда в 1940 году Эстония присоединилась к Советскому Союзу, эти две лодки перешли в наше распоряжение вместе с командой.

Несколько слов об особенностях этих двух лодок. Их основным достоинством, по сравнению с отечественными лодками, долгое время была их бесшумность. Почти все приводы работали уже тогда на гидравлике. С помощью гидравлики переводились вертикальные и горизонтальные рули, поднимались и опускались перископы, открывались и закрывались кингстоны, крышки торпедных аппаратов и т.п. И ещё одно, все магистрали были выполнены из красной меди.

На вооружении было шесть носовых и два кормовых торпедных аппарата. В запас можно было взять ещё, как минимум, по одной торпеде на аппаратов булях, по бокам лодки, в специальных шахтах размещалось двадцать якорных мин. Кроме этого имелась полуавтоматическая пушка, выстреливающая снаряды обоймам из пяти снарядов один за другим. Что касается устройства лодки в отношении удобства для экипажа, то и здесь, по сравнению с нашими субмаринами, было всё самое передовое, всё было продумано и скомпоновано как нельзя лучше. Не зря среди подводников "Лембит" называли подводным рестораном. По комфорту, у нас на флотах, не было в то время ей равной, разве что теперь на атомных лодках лучше. Если открыть сразу все люки на переборках, то можно было, немного согнувшись, пробежать по всей лодке, с первого до последнего отсека, как по аллее в саду. Внутри лодки казалось просторно, особенно просторно было в первом торпедном отсеке. Самым шикарным был второй отсек, он же являлся кают-компанией. На палубе (на полу), как и в центральном (третьем) отсеке послан линолеум, на рундука они же банки для сидения, кожаные подушки, всё деревянное, сделано из красного дерева. Видимо не спроста во время учений, проверок, сдачи всевозможных задач все проверяющие: командир базы подводных лодок, флагманские специалисты и другие начальники всегда избирали местом своего пребывания нашу лодку - "Лембит". Конечно же это объяснялось, в первую очередь, комфортом и тем, что у нас был лучший, на всей базе, кок, которого для нашей лодки подбирали специально. Так, например, в то время когда я служил (в течение трёх лет) коком был на лодке матрос работавший до службы поваром в ресторане. Естественно, что там, где начальство, туда и продукты отпускались получше. Обычно, примерно с неделю, будучи в плавании, мы питались свежими овощами и хлебом и лишь потом переходили на консервы, галеты и сухари. Одним словом, уже в первом своём выходе в море, я по достоинству оценил и службу на "Лембите" и саму лодку, и в дальнейшем дорожил званием лембитовец и гордился им.

В море всем трудно, особенно тяжело тем, кто не переносит качку во время штормовой погоды. К сожалению, к таким морякам принадлежал и я. Одно спасение было, когда мы погружались под воду на достаточную глубину, но в любом случае каждый должен выполнять свои обязанности в соответствии с боевым расписанием, как бы тяжело не было. Тяжелей пожалуй всех было тем, кто находился в четвертом-дизельном отсеке. Там то жарко, то холодно и вечно приходится дышать испарениями дизельного топлива и страдать от грохота.

Штурманский-электрик, акустик и радист, почему-то, считаются на подводных лодках привилегированными, интеллигенцией, наверное потому, что у них "чистая" профессия и они подчиняются непосредственно офицеру - командиру боевой части, (БЧ-1). Они сами себе начальники промежуточного звена (старшин) между ними нет. Главное отлично владеть своей профессией. Офицерский состав "Лембита" во главе с его командиром капитаном третьего ранга Александром. Кирток был, по тем ещё сталинским временам, на удивление демократичным, с лучшими офицерскими традициями, которые ещё продолжали существовать среди моряков. Наши офицеры не считали для себя зазорным, например, посоветоваться с подчинённым, когда это было необходимо для общего дела - успешного выполнения поставленной задачи.

Условно службу подводника, как наверное и службу всех моряков, можно рассматривать, как состоящую из двух периодов: летнего - когда открывается навигация и ты находится в основном всё время вдалеке от базы, в морях и зимнее - когда лодка находится на приколе у пирса базы подводных лодок. Обычно в "зимний" период - со дня закрытия навигации в районе Кронштадта и спуска вымпела - для подводников наступают тоскливые дни. В это время резко повышаются требования к соблюдению дисциплины и порядка, выполнению требований уставов и однообразного распорядка дня, расписанного до минуты. Всё работает по инерции, как заведённые часы - вахты наряды, дежурства, изучение уставов, наставлений, инструкций, зубрёжка всевозможных расписаний по готовностям согласно боевым номерам и, конечно же, всевозможные учебные тревоги связанные либо с пожаром, либо с пробоиной в отсеке.

В этот же период года производится профилактический ремонт, замена различных приборов, агрегатов, изучение и практические занятия по лёгководолазному делу. Стабилизируется работа спортивных секций и кружков художественной самодеятельности базы подлодок. Систематически проводятся собрания и меняются стенгазеты, проводится увольнение в город. Все с нетерпением ждут весны, когда пройдёт ладожский лёд, когда откроется навигация, а главное - подъёма вымпела. Чтобы это быстрее, произошло необходимо, чтобы к открытию навигации всё было готово: лодка была выкрашена как с наружи, так и внутри, материальная часть должна быть исправной и работать безотказно, личный состав должен быть подготовлен к выполнению боевых задач, к плаванию в сложных условиях, должна быть отработана взаимозаменяемость не только по специальности, в своём отсеке на любом посту, но и в полной темноте действия должны быть безошибочными, доведенные до автоматизма.

Конечно же в "зимний" период не всё и не всегда было неинтересно, тоскливо и мрачно, просто в этот период жизнь подводников, была не свойственна им - она была скорее солдатской, к когда служба ограничивалась определенными рамками. Ты не можешь свободно, когда, захочешь, выйти за пределы отряда, подводных лодок и вся жизнь проходит, строго по распорядку дня, по планам. Зато те небольшие радости, которые иногда предоставлялись в наше распоряжение, были для нас каждый раз настоящим праздником. Побываешь ли в очередном увольнении, в город, познакомится ли с девушкой, женщиной и радости, разговоров на целую неделю хватает. Живешь все дни, до следующего увольнения в мечтах, в томительном ожидании нового свидания.

А ещё что скрашивало нашу повседневность - это музыка. В кубрике каждой подводной лодки имелся проигрыватель с "кучей" - до сотни штук –пластинок. Очень много было пластинок и у нас, в кубрике, где проживал рядовой и старшинский, состав п/л "Лембит". Обычно проигрыванием пластинок занимался, дневальный. Он ставил пластинки, по своему вкусу, иногда по просьбе других. Дневальному главное, чтобы быстрее казалось проходит время дежурства, а с музыкой и веселей, и время летит быстрей. Пластинки были подобраны с хорошим вкусом, выверялись и накапливались годами. Были пластинки как послевоенного, периода, так и довоенного, все лучшие записи и популярные песни сороковых и пятидесятых годов. Записи песен замечательных певиц и певцов таких, как: Веры Пановой, Гали Черной, Козина, Утёсова, Козловского, Лемешева, Изабеллы Юрьевой, Вертинского.

Особенно любима, вообще в г. Кронштадте была Клавдия Шульженко с её незабываемой "Голубкой". Мы очень любили и часто играли таки песни и записи, как: "Осень прозрачное утро", "Мой нежный друг", "В этот вечер в танце карнавала", "Как этот луч блеснул твой взгляд", "Грустить не надо, пройдет пора разлуки" и т.п. Старинные вальсы, романсы, арии из опер и оперетт заучивались (запоминались) наизусть. Песни и мелодии тех лет полюбились и запомнились на всю жизнь и теперь ассоциируются с кубриком, со службой подводником, навевают каждый раз воспоминания молодости. К сожалению, в то время телевизоров ещё на флоте не было, поэтому любили смотреть художественные фильмы, иногда приезжали (по великим праздникам) артисты из Ленинграда с концертами. Чтение книг, газет, игра в шахматы заполняли наше свободное время. Зимой любили кататься на коньках на небольшом к катке прямо на территории базы.

В условный "летний" период, начинающийся у моряка с подъёмом вымпела на его корабле, вся служба проходит совершенно по другом, как будто какой груз спадает с души и дышать становится легче, происходит как бы освобождение из долгого заточения, от гнёта строгого распорядка дня, дисциплины, непрерывных нарядов, вахт, дежурств, авралов и тревог, от всего того, что называется тяготами военной службы. Лодка выходит в море выполнять различные боевые задачи. Кругом морской простор. Каждый выполняет только то, что ему предписано выполнять по готовности и подчиняется только своему непосредственному командируй командиры боевых частей подчиняются командиру лодки. Немаловажным значением для всех было и то, что с подъёмом вымпела начинали выплачивать "морские и подводные ", начинали получать "подводный" паёк, в который входит, помимо всего прочего, сто грамм вина и пятнадцать грамм шоколада на каждый день нахождения в море (не на базе). Те кто спиртного не употреблял, вино меняли на шоколад с любителями выпить - порция на порцию.

На "Лембите" были такие подводники срочной службы, у которых дома остались жена и ребёнок, так на пример, минёром-артиллеристом служил старшина второй статьи Яременко, у которого было двое детей. Естественно ему приходилось свою порцию вина каждый раз менять на шоколад, с тем чтобы послать детям гостинец. С каждого похода он имел от пяти до десяти плиток натурального шоколада, которые тут-же, возвратившись в Кронштадт, отправлял посылкой домой. Морякам, у кого остались дома дети, вся команда лодки помогала, как могла, и консервами, и галетами, и копченостями. Я тоже отдавал предпочтение шоколаду, ведь в жизни мне его не часто приходилось кушать, а спиртного, слава богу, напивался до чёртиков. Бывало думаю, что мне не поверят, если скажу, что получая до трёх литров спирта за навигацию, для приборов, я совершенно не употреблял спирт лично в течение всей службы. Когда кто попросит, понемногу давал, но сам не употреблял принципиально.

Чаще всего мы отрабатывали учебные задачи в районе островов Гогланд и Лавенсаари (о. Мощный). После выполнения, отработки, задачи мы обычно приходили на остров Мощный, где вместе с несколькими подводными лодками, там часто базировались и торпедные катера. Район между указанными островами, как нельзя лучше, был пригоден для подводного плавания. Он находился в стороне от международных плаваний торговых судов, глубина доходила до ста метров без банок и рифов. Обычно нам приходилось бывать под водой небольшой промежуток времени за одно погружение. Самое продолжительное время пребывания под водой без всплытия за всю службу у меня было семь с небольшим часов. Больше не позволял весь наш запас регенерационных патронов старого образца, которыми мы тогда ещё пользовались. Обычно на выполнение той или иной задачи (кроме ночных стрельб) мы выходили рано утром и уже часам к пятнадцати, от силы к девятнадцати, возвращались на остров. Так что было время и для заслуженного отдыха. На лодке оставалась вновь заступившая вахта и желающие остаться, а остальные могли проводить свободно время вне лодки: купаться, ловить рыбу и даже уходить в глубь острова гулять, по грибы или ягоды. В случае необходимости, сбор всех производился ревуном.

Остров Мощный был почти безлюдным, кроме военных моряков базирующихся в бухте острова у пирса, на острове проживала в посёлке небольшая рыбацкая артель. Командование базой подводных лодок Кронштадта договорилось с администрацией посёлка на острове, чтобы в посёлке для базирующихся здесь подводников, по необходимости, выпекался свежий хлеб, а кроме того, чтобы они могли мыться в местной бане. Придя с очередного плавания, свободные от вахты подводники устраивали на берегу различные игры или просто отдыхали, купались, ныряли с пирса или с лодки в воду. Часто играли в футбол.

Я любил играть, в любимую игру ещё с детства, в городки, которые делали сами из подручного материала. Но чаще всего я любил уходить подальше, в глубь острова, бродить любуясь природой, отдыхая душой. На каждом шагу попадались следы прошедшей войны: траншеи, отдельные окопы-щели и ещё в хорошем состоянии блиндажи. Стены блиндажей оклеены газетами времён войны - интересно было их читать. В такие моменты чётко представлялась та боевая обстановка, героическая жизнь защитников этого небольшого клочка земли советской годины, который, несмотря ни на что, так и не был захвачен врагом.

Тяжело было блокадному Ленинграду, но лишь можно догадываться каково было защитникам острова Лавенсаари, который был переименован после войны в остров с гордым названием Мощный. Кроме грибов, ягод и рыбы, которыми запасались на целый год во время войны на острове нечего было есть. Немцы всячески препятствовали завозу на остров хоть какого продовольствия. Если подводники ещё могли взять с собой какие-то продукты для себя и для гарнизона острова, то это были крохи от того, что требовалось, что бы выжить. Надо сказать, что на острове было очень много - я такого изобилия ещё нигде не видел, даже на Урале - грибов и всевозможных ягод, особенно черники и брусники. Так например, брусники был так много, что для того чтобы нарвать полную пилотку ягод уходило не более трёх минут, не сходя с места. Интересно и то, что на таком с сравнительно небольшом острове имелось довольно приличней размеров озеро. Как в дальнейшем оказалось, в пресноводном озере этом было тьма рыбы, которая с времён войны никем не ловилась. Озеро оказалось неглубоким, в самом глубоком месте глубина не превышал двух метров, но, правда, илистое. Местам ил доходил до колен. Вода в озере, в сравнении с морской, была мягкая и тёплая, пахла водорослями, сильно напоминающая реку Ворсклу, с кувшинками возле берегов.

Однажды, когда наша лодка, выполнив очередную задач возвращалась на Мощный, сигнальщик увидел с мостика плывущий предмет. Оказалось, что прошедшим накануне штормом сорвало рыбацкую сеть полную рыбы. Командир, по просьбе моряков, разрешил поднять сеть на борт. Рыба оказалась уже не свежая - её пришлось выбросить за борт. Хотели выбросить вместе и сеть, но тут вспомнили, что на острове имеется озеро, где водится много пресноводной рыбы, решил сеть оставить себе для рыбалки - все будет дополнительно к пайку свежая рыба. Местами сеть оказалась порванной, но её быстро наши специалисты по вязанию морских узлов починили и в этот же вечер все желающие свободные от вахты, а таких набралось человек восемь- десять, взяв сеть и водолазные костюмы (единственная защита от уймы комаров, тучею висящими над поверхностью озера), направились к озеру ловить для всего экипажа "Лембита" рыбу с ночёвкой. Но ночевать не пришлось. Не прошло и двух часов, не успел разгореться костёр на берегу, а уже вытащили первый улов. Улов оказался больше, чем мы ожидали, удачней не назовешь: щуки, караси и другая озёрная рыба. Затоварились до "нельзя". Брали только крупную рыбу, мелкую рыбёшку сразу выпускали обратно в озеро. Одна щука пропахшая тиной, лет пятидесяти не меньше, была чуть ли не с метр длиной, еле донесли её на палке, проткнутой в жабры, вдвоём. Рыбы принесли столько, что не знали потом куда её деть, чтобы не пропала понапрасну. Целый день мы эту рыбу варили и жарили, ели, кто сколько хотел, сами и часть рыбы отдали морякам с торпедных катеров, которые вечно плохо питались, и у них был "рыбный" день. Ещё не раз мы устраивали рыбные дни и кормили рыбой всех, кто оказывался с нами в то день по соседству, а бывали дни когда у пирса острова находилось одновременно до трёх лодок и до пяти торпедных катеров. Словом, рыбацкая сеть, как нельзя лучше нам послужила, пока кому-то мы не дали половить и она пропала.

Как-то ко мне обратился с вопросом помощник командира. Сможем ли мы обеспечить питание киноустановки постоянным током напряжением сто десять вольт? Я сказал, что в системе гирокомпаса имеется такое напряжение, но как отразится подключение киноустановки на работе гирокомпаса не могу ответить, надо попробовать. Я знал, что в распределительной коробке гирокомпаса имеются свободные клеммы, куда можно было подсоединиться При этом почти был уверен, что мощности агрегата будет достаточно, чтобы при увеличенной на грузке обеспечить нормальную работу гирокомпаса (чтобы он не "ушел" с меридиана. Оказалось, что необходимое напряжение для киноустановки не сто десять вольт постоянного, а сто двадцать семь переменного тока. Одним словом, желание смотреть на острове кинофильмы было настолько велико, что я решил рискнуть. Эксперимент получился и от моего гирокомпаса, работающего непрерывно во врем выхода в море, по вечерам крутили кино в первом отсеке лодки, но чаще, особенно в хорошую погоду, так как желающих смотреть было много - с других лодок и катеров, то показывали кино прямо на пирсе. Странно, но кроме нашей лодки, никакая другая не имела киноустановки. Надо сказать, что нам, лембитовцам, завидовали многие из других лодок, мы же никому не завидовали, особенно не завидовали катерникам, которым вечно приходилось "побираться " у подводников. То у них одного нет, то другого. Смотришь, иной раз, питаются "подножным "кормом: насобирают грибов, добавят немного картошки и варят на костре на берегу, затем усевшись прямо на земле, где кто может едят с сухарями, а то и вовсе без хлеба. Ребята с торпедных катеров питались плохо, часто ели в сухомятку, ходили неряшливыми грязными. И не удивительно. Ведь чтобы сварить обед, каждый раз приходилось рубить дрова, разводить костер. Хорошо если не идёт дождь и тепло. Спать приходилось им в тесных, душных кубричках, а каждом второму - где придётся, возле дизелей и т.д. Глядя на их трудную службу, я благодарил бога, что мне выпало служить подводником.
Ещё хуже, пожалуй, была служба на тральщиках. Им не было покоя ни днём, ни ночью. Месяцами они пропадали в море не подходя к берегу. Ладно был бы дальний переход, а то же фактически ползали часами на одном и том же месте в поисках мин, оставшихся после войны, как советских, так и немецких, которыми, как известно, был заставлен весь Финский залив. Не зря говорили, что залив напоминал, во время войны, суп с клёцками - так было много поставлено мин. Даже по прошествии десяти лет после войны можно было видеть, особенно поел шторма, плавающую мину.

Однажды сорванная с минрепа мина появилась после крепкого шторма, на рейде, при входе в бухту, где стояли несколько торпедных катеров и наша лодка возле пирса. Мина хорошо просматривалась в бинокль с мостика и в поднятый перископ, казалось, что она совсем рядом. Рогатая, ржавая смерть, казалось, вот-вот столкнётся с лодкой. Становилось жутко смотреть, по спине пробегали "мурашки". Не прошло и минуты, как один из катеров отчалил от пирса и направился к плавающей мине, а ещё через несколько минут мы услышали пулемётную очередь, увидели, взметнувшийся вверх, стол и раздался взрыв - с миной было покончено.

Часто, гуляя по острову Мощный, проходя вдоль берега бухты, приходилось проходить мимо одного примечательного места. Весьма живописного и, как бы, созданного руками человека. Берег был чистый, без камней, и пологий. Глубоко в берег проходила неширокая затока над которой с двух сторон смыкались кроны деревьев, в основном сосны. Вдоль затоки с берега в воду входили рельсы. Каждый раз я останавливался здесь на несколько минут, старался представить и вообразить, что же здесь было во время войны. Позднее, прочитав много книг о прошедшей войне, в одной из книг про катерников я узнал, что здесь на этой затоке, действительно созданной человеческими руками, ремонтировались, под непрерывными обстрелами и бомбёжками, торпедные катера.

Может, за то, что служба подводником мне показалась не слишком тяжёлой, не была в тягость, я должен благодарить судьбу, что мне выпало счастье служить на легендарной Балтике в легендарном городе, на легендарной лодке, что подобрался такой дружный, сплочённый экипаж, что командиром был отличный моряк с большим опытом.

В наше время таких явлений как "дедовщина" и в помине не было. Жили дружно, как одна семья, особенно после открытия навигации, поднятия вымпела. Особенно, я считаю, повезло тем, кто служил в Кронштадте, что мы в "летний" период почти постоянно пропадали на острове, где чувствовали себя совершенно свободными. Пожалуй ни на каком другом флоте такой возможности у подводников, как на Балтике, нет. На о. Мощный - после того как лодка возвратилась после выполнения очередной за дачи, команда, кроме заступивших на вахту, могла распоряжаться свободным временем по своему усмотрению. Я любил одиночество, быть наедине с природой. Любил заходить подальше в глубь острова, слушать тишину, дышать полной грудью чистейшим воздухом, настоянном на диких травах и цветах, насыщенном ароматом раскалённой на солнце хвои. Любил, искупавшись в солёной, прохладной, а иногда обжигающей, морской воде, лежать на камнях, разбросанных возле берега, глядеть в морскую даль или в "широкое небо" и мечтать - думать о будущем, вспоминать прошлое, о вечном, о смысле жизни.

Однажды в жаркий летний день (кажется это был выходной день, так как в море в тот день мы не выходили) мечтая, после купания, на горячих камнях, вдруг, услышал сигнал тревоги - "пожар", доносившийся с лодки. Оказалось на острове загорелся сосняк. Все свободные от вахт моряки, со всех стоящих возле пирса судов, вступили в борьбу с лесным пожаром в глубине острова. Воды поблизости не было пришлось гасить огонь чем попало, в основном тушили огонь, сбивая пламя ветками и затаптывая ногами.

Борьба с огнём продолжалась с переменным успехом часа три. Все устали до крайности, выбивались из сил, а огонь не хотел уступать. Пожар то отступал, то разгорался с новой силой. Казалось порой, что всё бесполезно, напрасная трата сил, что погасить огонь не удастся. Он слабел в одном месте, но ту же разгорался с новой силой в другом. Хорошо еще, что ветра почти не было, а то б нам было не справиться. Усталые, еле шевеля ногами, но с чувством выполненного долга и морального удовлетворения, мы молча возвращались на свои корабли победителями. Непривычное для моряков дело мы выполнили добросовестно и честно, главное, обошлось без жертв, если не считать лёгких ожогов. Все действовали смел дружно и организованно. Отлынивающих не было. Руководил тушением лесного пожара помощник командира "Лембита" капитан-лейтенант Иванов. Это было ещё одно испытание, так сказать, испытание огнём, которое моряки выдержали с честью.

Часто на острове проводили всяческие спортивные соревнования. Вспоминается соревнование по стрельбе из винтовки, проводимое каждый год. Но особенно запомнились соревнования, в которых я участвовал впервые будучи лембитовцем. Дело в том, что ещё будучи во Львове, на "гражданке ", я занимался в секции по стрельбе и к тому времени, как меня взяли во флот, имел третий разряд по стрельбе и боевой винтовки (на триста метров лёжа выбивал сорок очков из пятидесяти). Тогда была мода и считалось почётом носить боевые ордена и медали, и спортивные значки. Естественно, что среди других спортивных значков я носил и этот значок. Многие, глядя на мою грудь, с недоумением и скептицизмом осведомлялись действительно ли я, и шахматист, и гимнаст, и легкоатлет, и стрелок одновременно.

Приходилось отшучиваться в первые дни пребывания на лодке, а впоследствии доказывать на деле, что "награды" ношу заслуженно, а не для форса. Соревнование по стрельбе явилось случаем для доказательства, что значок "третий разряд по стрельбе" ношу честно. Откровенно говоря, больше всего на свете в то время, боялся опозориться, попасть впросак. Случись мне промахнуться, попасть в "молоко" и насмешек, а главное презрения в отношении меня, недоверия было не избежать надолго. Про себя подумал и сразу принял решение, что если отстреляюсь плохо, оправдываться и что-либо объяснять никому не стану, а сразу сниму значок и не надену, пока в следующий раз не докажу, не реабилитирую себя в глазах команды.

Помню, в день соревнования была пасмурная, ветряная погода, как раз такая какую я меньше всего желал. Как будто кто специально хотел всё сделать так, чтобы посмеялись надо мной. Стреляли на берегу недалеко от пирса. Мишень была установлена на фоне огромного валуна, с подветренной стороны, метрах в ста пятидесяти от исходного рубежа. Я стрелял в числе последних. Все, человек двадцать, стрелявшие перед домной, стреляли плохо. Из пяти патронов, выдаваемых для стрельбы каждому, не выбивали и двадцати пяти очков, что собственно и не удивительно, ведь сходу даже снайпер хорошо стрелять не сможет. Нужно, по крайней мере, пристрелять оружие, а по большому счёту не обходима систематическая тренировка, стрельба при различном освещении и различном ветре. Я лег, прицелился - видимость никудышная. Но ничего не поделаешь, не скажешь же, что я умею стрелять хорошо только в хороших условиях тира, когда хорошая видимость мишени и полное отсутствие ветра. Выручили некоторый опыт и знания. Первое, что должен знать стреляющий - куда целиться, какого винтовка боя центрального - когда на мушку "берётся" центр мишени или целиться нужно под "яблочко" - когда на мушку " берется" (ставится) мишень. Необходимо учитывать скорость и направление ветра и делать соответствующие коррективы при стрельбе. При стрельбе главное спокойствие, самообладание, несуетность. Прицелившись, затаи дыхание и медленно, плавно нажимай на спусковой крючок, продолжая удерживать мишень на прицеле, но не передерживай. Если устанет глаз или сбилось дыхание, лучше на мгновение отвлекись и начни целиться снова. После каждого выстрела проанализируй результат и возьми необходимый корректир. Скажу сразу, что отстрелялся значительно лучше, чем мог ожидать - сорок три очка из пятидесяти в возможных. С тех пор, по поводу значков, мне никаких вопросов больше никто не задавал.

Каждый год, начиная с мая и кончая сентябрём или октябрём, на специально для этого отведенной акватории, отрабатывались и сдавались комиссии боевые задачи, которых было около десятка, если не больше. Работать приходилось в разных условиях плавания. "Экзамены" по всем задачам обычно сдавали по мере готовности. Выполнение задач принимала комиссия, состоящая из флагманских специалистов. Возглавлял комиссию обычно начальник базы подводных лодок. Иногда в комиссии были представители из штаба кронштадтской крепости. В задачи входило: отработка боевых навыков в противостоянии с эсминцами, сторожевыми кораблями, торпедными катерами и самолётами условного противника, - торпедные атаки, подныривания, циркуляции и маневры ходом, залегание на грунте, артиллерийский бой по надводным и воздушным целям в дневное и ночное время и другое. Отдельно отрабатывалась задача по постановке мин в заданном районе. Проверялась работа (выполнение расписаний по всем готовностям), как на своих боевых постах, так и взаимозаменяемость между постами, со специальностями в своем отсеке. Все действия отрабатывались до автоматизма и в полной темноте. Проверялась готовность борьбы с пожаром и пробоиной в отсеках. Иногда приходилось часами бывать под водой не всплывая на поверхность. Больше всего, в это время, страдали курильщики. К счастью на "Лембите" курящих было мало и под водой, помнится, больше семи с небольшим часов бывать не приходилось, но тем не менее, что такое кислородное голодание ощутили достаточно. Уже к концу третьего часа, в закупоренной лодке, начинает ощущаться нехватка кислорода для дыхания, становится жарко, хотя, судя по показаниям градусника, температура в отсеке почти неизменна, краснеют уши и появляется румянец на лице, движения становятся замедленными, появляется вялость во всём теле. Далее появляется сонливость, затормаживается мышление, понимание команд, реакция на них снижается. Далее начинается звон в ушах и пропадание слуха, сильный пот по всему телу - жарко даже в одних трусах. Затем может выключиться сознание. Люди засыпают, как мухи и ничего нельзя с ними поделать, хоть стреляй, воля покидает людей.

В то время ещё не было эффективных регенерационных установок, позволяющих длительное время находиться под водой. Чтобы пробыть семь часов под водой, нам пришлось всё свободное пространство в лодке заполнить регенерационными химпатронами к РУКТам. Патроны были значительных размеров, но малоэффективными, причём во время работы (поглощении углекислоты, углероде, углекислого газа) выделялось значительное количество тепла.

Только в 1955году на вооружение подводных лодок стали поступать новые регенерационные патроны значительно эффективнее и меньше по габаритам чем старые. Благодаря новым патронам стала возможным длительное пребывание подводных лодок под водой. Забегая вперёд скажу, что испытание новых патронов проводилось зимой на базе подводных лодок в г. Кронштадте, на большой лодке типа "Буки". Испытания продолжались ровно месяц. Всё это время лодка лежала на дне непосредственно у пирса. С ней всё время поддерживалась телефонная связь. Питание электроэнергией и паром осуществлялось с берега. Всё это время, пока лодка находилась на грунте над лодкой и в акватории между первым и вторым пирсами периодически буксир разламывал лёд, на случай вынужденного всплытия лодки. К этому событию, свидетелем которого довелось мне быть, шла полностью засекреченная подготовка всю осень и часть зимы. За основу был взят экипаж лодки "Буки", на которой проводилось испытание, но так как не все прошли специальную медицинскую комиссию, то приходилось брать моряков, по мере отсеивания, и с других лодок. Медкомиссию весь готовящийся личный состав проходил каждый день утром и вечером, в течение почти всего времени подготовки. За малейшие отклонения от нормы в показаниях приборов безжалостно отчисляли из отряда испытателей, так что к концу подготовки команда укомплектовалась ь и представляла собой смешанную с разных лодок команду около тридцати пяти человек. Первым делом, со всех отобранных для проведения испытаний, взяли подписку о неразглашении государственной тайны. До завершения испытаний не разрешалось ни с кем разговаривать, кроме как между с собой, даже с друзьями со своих лодок. Всё, что было связано с испытаниями было окутано завесой супер секретности. Всей команде выдали новую форму: кожаные куртки и брюки из чёрного хрома), офицерские пилотки с белой окантовкой) и ботинки. Вся команда жила в о офицерском общежитии, в кубриках по два человека и питались в офицерской столовой. Ходить по базе в одиночку и по несколько человек строго запрещалось - ходили только строем, всей командой.

До последнего дня испытаний никто из посторонних не мог догадаться, что собственно происходит, почему такая таинственность только спустя, примерно, месяц после того, как испытания успешно закончились и лодка всплыла, стало известно, что испытывалось. Интересно, что в госкомиссии участвовавшей в испытаниях новых регенерационных патронов было около десяти специалистов, адмиралов разных рангов. Самым младшим по званию был капитан первого ранга, выполнявшим роль консультанта по приготовлению пищи, то есть, выполнял по существу роль кока. Надо ли говорить, что кормили всех во время испытаний, как на убой. В рацион входили такие продукты как марочные вина, икра чёрная и красная, шоколад, балыки, тресковая печень, севрюга, копчености, фрукты и овощи и др., что только душа пожелает. Каждый мог себе заказать, что он хочет, на завтрак, обед и ужин каждый день. Перед тем как погрузиться и лечь на дно, на лодку, кроме продуктов питания, загрузили множество художественно литературы, всевозможных игр: шахматы, домино, шашки и с полсотни к бобин с кинофильмами. Свежие, повседневные новости находясь под водой, регулярно принимались по радиосвязи и транслировались по всем отсекам, для этого периодически поднимался перископ с радио антенной. Не смотря на все удобства, казалось райские условия жизни: ешь что хочешь и сколько хочешь, спи сколько хочешь, ничего не надо делать, отдыхай себе, развлекайся, хочешь читай, хочешь играй на чём-нибудь или во что-нибудь, хочешь, смотри кино - полная свобода и независимость, мечта человечества да и только - при всплытии оказалось, что нескольких человек пришлось комиссовать досрочно - демобилизовать по болезни. От малоподвижности и сытной еды все заметно располнели, но лица у всех были бледными, обескровленными. Всем участникам испытания рядового и старшинского состава выдали, в качестве премии, по тысячи рублей, что по тем временам, казалось, достаточной суммой. Как память об этом событии, у меня с сохранилась фотография, на которой я сфотографирован стоящим на "верхней" вахте, на пирсе, на фоне лодки предназначенной для испытаний, перед самым её погружением.

Возвращаясь к выполнению различных боевых задач, хочется с гордостью отметить, что почти все задачи, все те годы когда "Лембитом" командовал А. Кирток, мы выполняли на отлично. Мне особенно нравилось, когда выполнялись артиллерийские стрельбы из нашей полуавтоматической пушки. Дело в том, что по расписанию во время артиллерийских стрельб, в мои обязанности входило (вместе с радистом и акустиком) доставка снарядов, от погреба, через артиллерийскую рубку (была на нашей лодке такая рубка) на мостик к пушке. В добротные, из толстой фасной кожи, футляры вмещалось по десять снарядов в обоймах. Одна обойма спереди - другая сзади, одевались через голову на плечи. Обоймы закладывались в пушку и очередью с пяти снарядов "Бофорс" стреляла по цели. Во время прицеливания и перезарядки, а затем при стрельбе, какое-то время можно было находиться на мостике и наблюдать весь "бой" то ли с самолётом, то ли с торпедным катером. Особенно красивое зрелище было, когда артиллерийские стрельбы проводились в ночное время. В кромешной темноте на расстоянии в несколько кабельтовых, в лучах прожекторов виден качающийся на волнах один щит (натянутое полотно на полузатопленной барже), по которому, как по мишени велась стрельба трассирующими снарядами. После двух, трёх прицельных очередей от щита, буквально оставались одни клочья, особенно если волнение моря не большое. Хотя, справедливости ради, нужно сказать, что при волнении уже в три балла стрельбы запрещались. Считалось, что это будет напрасная трата снарядов. Кстати сказать, сильное волнение в те годы, для лодки в надводном положении, было страшнее любого боя. Уже при пяти баллах волнения лодки не выпускались из гавани. Особенно опасен шторм для подводных лодок в момент их погружения и всплытия, когда геометрическая ось (центр) лодки и центр тяжести совпадают. В этот момент ударом сильной волны в рубку может перевернуть ее вверх килем - произвести т.н. оверкиль. При совпадении указанных центров, лодка теряет свойство "ваньки-встаньки" и превращается в бочку пустую, которую легко перекатывать в воде.

Однажды, во время выполнения боевой задачи "торпедная атака", наша лодка работала с эсминцем. Рано утром мы были подняты по тревоге. Была дана команда "Корабль к бою и походу изготовить". Всё, казалось бы просто, привычно, ничего особенного, мы десятки раз каждый месяц выполняем разные команды, но для меня, в этот раз, эта команда прозвучала, как гром с ясного неба - нежелательно и неожиданно. Дело в том, что, не помню уже по какой причине, у меня, отвечающего за обеспечение безотказной работы штурманских навигационных приборов и, главное, гирокомпаса, указывающего курс корабля, в тот раз гирокомпас был остановлен, не работал. Обычно, с момента включения, за несколько часов до выхода в плавание, необходимых для свободного прихода гирокомпаса в меридиан (примерно, четырёх часов) и до возвращения лодки с похода в базу на время не менее суток, гирокомпас работает непрерывно. Выключить, как впрочем и включить, гирокомпас можно только по приказу командира лодки. Видимо, в связи с тем, что все предыдущие дни море штормило, командир и приказал остановить гирокомпас, руководствуясь плохим метеопрогнозом на последующие дни. Но прогноз, как известно, ошибается и теперь, а тогда ошибался тем более. Короче говоря, для командира, как и для меня, приказ оперативного дежурного штаба, выйти в море для работы с эсминцем, явился неожиданностью. Делать было нечего, он ведь не мог сказать, что выйти для выполнения задачи я не готов, нужно было срочно выходить, выполнять приказ командования базы.

Как только прозвучала команда, я запустил гирокомпас. Через несколько минут (после прогрева дизелей и доклада оперативному дежурному о готовности лодки к выходу для выполнения торпедных стрельб в заданный квадрат) лодка отошла от пирса, не дожидаясь когда гирокомпас придет в меридиан, с надеждой лишь на то, что до прихода в заданный квадрат мне удастся методом ускоренного приведения, привести гирокомпас в меридиан, но сделать это на ходу, когда идёт циркуляция, изменения курса, чрезвычайно трудно, почти невозможно. Мне пришлось применить весь свей опыт и знания, чтобы сразу при выходе из бухты можно было с большой точностью вести корабль по курсу, а тем более, при торпедных стрельбах, когда для выведения лодки на угол упреждения, необходима абсолютная уверенность в правильности показаний гирокомпаса. Специалисты знают, что обычно для "вхождения" гирокомпаса в меридиан, в нормальных условиях, требуется не менее четырёх часов. Опытному штурманскому электрику первого класса потребуется не менее тридцати минут. У меня же не было и этого времени. Передо мной штурман лодки, старший лейтенант Мигулин (непосредственный мой командир) поставил задачу - к моменту отчаливания от пирса лодки, гирокомпас должен показывать правильно курс. Дело в том, что без готовности гирокомпаса, считается, что корабль не готов к бою и походу.

Передо мной возникла величайшая ответственность, практически теперь от меня зависела репутация всего личного состава, нашего "Лембита" и его командира. Сумею я справиться с задачей - справится и каждый из нас в отдельности и лодка в целом, а нет, - мы все не справимся. Сначала меня, как обычно в такие моменты, сковал страх полная апатия и безволие (паника духа, сковывающая волю и отравляющая разум). Но к счастью (опять же, как обычно бывало у меня в под лобных случаях, в жизни) это состояние длилось несколько секунд.

В такие моменты главное "взять себя в руки", заставить успокоиться и начать размышлять, т.е. включить разум, с помощью которого используются все потенциальные возможности организма, весь багаж знаний, опыт и интуиция. И я выполнил, казалось, невыполнимое. Сев за гидроманипуляторы, с помощью которых гирокомпас ускоренно приводится в меридиан, я сказал штурману, чтобы он доложил командиру, что гирокомпас я приведу в меридиан ко времени выхода лодки из бухты, где мы стояли, и ляжет на боевой курс. Фактически же я "держал” гирокомпас в меридиане сразу же, как только отчалили от пирса и началась циркуляция лодки. Но для этого мне пригодились знания курса, на котором стояла лодка у пирса, направление и скорость (рисунок) циркуляции лодки при выходе из бухты, то есть необходимо было хорошо ориентироваться по карте. С помощью гидроманипуляторов, "зацепившись за курс", когда лодка только начала циркуляцию, я держал всё время курс, примерно, соответствующий действительному. Так что рулевой, обычно выводящий лодку из бухты визуально, что называется на глаз, только изредка поглядывая на картушку репитера, выведенного на мостик, ничего не заметил необычного, все было как всегда.

В процессе работы выявилась интересная особенность, можно сказать, произошло открытие - я почувствовал, что мне почти не приходится прибегать к гидроманипуляторам. Оказалось, достаточно было первоначально "зацепиться” за курс лодки, как в дальнейшем, при циркуляции лодки в том же направлении в каком по инерции, под действием гидроманипуляторов, движется гиросфера, отслеживание курса происходит автоматически, с абсолютной точностью. Как я и обещал, к моменту выхода лодки на боевой курс гирокомпас устойчиво находился в меридиане, о чём я и доложил на мостик командиру. Это был невероятный случай в истории штурманской практики. Такого, чтобы гирокомпас включался перед самым выходом в поход, ещё не было, но главное при этом то, что это не отразилось ни коим образом на управлении кораблем, вести его правильным курсом. Даже теоретически, ни в одном учебнике не было сказано или сделано предположение, что гирокомпас можно считать готовым к походу сразу же после его включения. Тем более, не было и не могло быть никакой речи об теоретическом обосновании этого. К моему сожалению, больше мне не приходилось вводить гирокомпас в меридиан прямо на ходу при движении лодки, а следовательно я не смог подтвердит свою теорию "Захвата и увлечения гиросферы циркулирующим кораблём" - своего рода привязкой гиросферы к курсу корабля. Ну что ж, будем считать, что мне просто удалось сверх ускоренно привести гирокомпас в меридиан.
Странно, что ни командир лодки, ни штурман на это профессиональное достижение моё никак не отреагировали, а ведь по существу я спас их репутацию - штурмана перед командиром лодки, как отвечающего за навигационные приборы, а командира лодки перед командованием базы подводных лодок, как отвечающего за выполнение заданий лодкой. Правда, мне первому на Балтике (а может вообще в ВМФ) среди штурманских электриков был присвоен, вручен нагрудный знак "штурманский электрик первого класса".

С тех пор штурман А. Мигулин стал относиться ко мне с уважением, почти как к равному себе, часто со мной советовался, был ко мне благосклонен, доверял мне. Благодаря ему я был принят на курсы командиров катера, хотя у меня к тому времени ещё не было окончено среднее образование. Принимали на курсы с десятиклассным образованием, а у меня была справка только за девять классов. Курсы, тем не менее, закончил с отличными оценками по всем предметам. Курсы на командира катера проводились в зимний период. Пришлось изучить такие дисциплины как: судовождение, лоцию, навигацию, устройство торпедного катера и другое.

В другой раз мне пришлось применить свои знания, и опять же в экстремальной ситуации, при переходе из Кронштадта на остров Мощный и обеспечить безаварийное, благополучное прибытие к месту назначения. Всю дорогу нам пришлось идти в сплошном густом туман непрерывно подавая сигналы ревуном, чтобы предупредить встречные суда и избежать столкновения. Был полнейший штиль, полное безветрие, тишина. Лодка пробиралась в молочном тумане таком густом, что когда смотрит вперёд, по ходу лодки, с рубки, то носовой части почти не было видно. Всем, кто выходил на мостик покурить, подышать свежим воздухом, запрещалось громко разговаривать, все должны были находиться тихо, прислушиваясь, а вдруг кто услышит гудок идущего навстречу судна. Обычно, выходящие по разрешению курить или в туалет, одновременно получали определённый сектор (жетон с номером сектора морской акватории вокруг корабля), за которым должны были вести визуальное наблюдение в течение всего времени нахождения на мостике и докладывать дежурному офицеру о всех изменениях, обо всём замеченном, даже о плавающем бревне или отдельном предмете. Теперь же требовалось только слушать чужие гудки. По времени мы должны были проходить остров Сескар, пройдя который должны поворачивать и ложиться на курс к острову мощный. Но где мы находимся фактически с полной уверенностью сказать было трудно, ведь всё время мы шли ссылаясь только на показания приборов и ориентируясь по навигационной карте. За весь переход ни разу не уточняли своё место нахождения, его точные координаты, не то что по солнцу, с помощью секстана или по маякам, но даже по наземным ориентирам, так как этого нельзя было сделать.

Не знали мы и на каком расстоянии от Сескара идём, но зато хорошо знали, что у берега, вдоль всего острова мелководье с огромными валунами. В этот момент (как всегда бывает в таких случаях - по "закону подлости") вышел из строя гирокомпас - первый раз за все годы моей службы. Я как всегда во время переходов, находился на своём боевом посту: вёл вахтенный журнал и репетировал команды в отсеки по переговорным трубам. Вдруг, слышу команду с мостика - вышел из строя гирокомпас, картушка репитера быстро вращается в одном направлении. Затем прозвучала команда командира - перевести управление рулями по магнитному компасу. Я быстро записал время и команду в корабельный журнал и подумал, что дана вводная рулевому для тренировки. И ещё подумалось, что слишком уж не подходящий момент для тренировок выбрали - такой туман, а главное рядом мелководье, камни. Но по трапу быстро спустился встревоженный штурман и развеял мои сомнения, взволнованно сообщил, что на мостике картушка репитера гирокомпаса пошла в "разнос" - вращается быстро в одну сторону. Это была рядовая, характерная неисправность, которая происходит при перегорании одного из трёх предохранителей в цепях уравнительных токов сельсинов. Об этом я хорошо знал ещё будучи в учебном отряде.

Распределительная коробка, в которой находились указанные предохранители, была в буквальном смысле за спиной на переборке, а ЗИП с целыми предохранителями находился в первом отсеке. Не прошло и пяти минут как неисправность была устранена. Катушки всех репитеров остановились, о чём я доложил штурману. Оставалось выставить показания репитеров по показаниям "матки " - самого гирокомпаса - при помощи специального ключа. Первым делом, естественно, я восстановил показания репитера на мостике. По моим прикидкам на всё время, с момента сообщения и до момента восстановления показаний репитера на мостике с показаниями гирокомпас прошло не более десяти минут, но за это время лодка могла изменить курс куда угодно, ведь когда картушка начала вращение, рулевой мог машинально, по привычке удерживать необходимое направление и вращать руль вслед за картушкой. Вопрос в том как долго это продолжалось и в какую сторону происходила циркуляция если она была, на сколько мы сбились с первоначального курса? Надо отдать должное штурману, он не посчитал зазорным посоветоваться со мной, уж больно ответственный был момент. Штурман был ещё молодой, не опытен, только недавно с училища. "Николай - обратился он ко мне по имени, - как думаешь, где мы можем находиться теперь, что думаешь? И что бы ты посоветовал сделать?"

Надо, сказать, что маршрут, по которому мы теперь следовали, я знал наизусть, хорошо ориентировался по карте, которая вечно лежала на штурманском столе, здесь же в центральном посту и которую я изучил до мельчайших подробностей, все "банки", песчаные "косы", каменистые мели, где стоят вехи, буи, маяки или створы. Самостоятельно смог бы проложить на карте курс от Кронштадта до любого места в Финском заливе. Поэтому я согласился помочь штурману и предложил свое видение ситуации, свои рассуждения, как бы я выходил из положения.

"Давайте исходить из худшего варианта. Предположим, что в момент выхода из строя гирокомпаса, рулевой повернул руль за изменяющимся показанием прибора таким образом, что в результате лодка взял курс на мелководье, к берегу Сескара. Следовательно, необходимо, на всякий случай, подстраховаться, отойти от острова, взяв на некоторое время курс от него, а затем продолжить движение по необходимому курсу. Если же лодка изменила курс, во время неисправности гирокомпаса незначительно, то переход на параллельный курс дальше от мелководья, от береговой черты не повредит. Зная скорость, с которой шла лодка и время затраченное на ликвидацию неисправности (то и другое записано в вахтенный журнал) не трудно вычислить расстояние, которое лодка прошла за это время, на такое же расстояние следует отойти на параллельный курс".

Штурману понравились мои соображения. Мы шли, помнится, малым ходом, со скоростью шесть узлов. Время, затраченное на устранение неисправности, взяли с запасом пятнадцать минут. Простой подсчёт показал, что за это время лодка могла продвинулась максимум на полторы мили если бы шла по прямой. Штурман поднялся на мостик для доклада о своём решении командиру. Лодка начала циркулировать и вскоре легла на параллельный курс. Все это время мы продолжали находиться, при абсолютном отсутствии видимости, в сплошном, густом тумане. По карте пройдя вдоль острова Сескар, повернули к острову Мощный. Всё еще оставалось сомнение, правильно ли мы идём.
Но вот с мостика увидели по левому борту веху, лодка прошла от нее метрах в пятидесяти. Это означало, что мы идём правильно и вошли в фарватер с двух сторон ограждённый вехами. Из-за густого тумана, створных знаков находящихся на берегу, не было видно, поэтому дальнейшее движение проходившее строго по курсу, не могло гарантировать, что мы не сядем на песчаную косу пересекающую фарватер. Была дана команда – "малый ход" - в дизельный отсек, а мне - включить эхолот и докладывать о глубинах под килем по мере их изменения на мостик. Только я включил эхолот, как глубина стала уменьшаться, сначала медленно, а затем всё быстрей и быстрей. Стало ясно, что мы приближаемся к "банке. "Надо сказать, что, опять же как назло, в этот раз с нами на шей лодке находилось всё начальство базы подводных лодок, поэтом напряжение было предельным, а ответственность возросла. Хоть никто из флагманских специалистов не вмешивался - это запрещалось уставом корабельной службы, но от этого легче не становилось. Обо всё что происходило на лодке, о всех проблемах возникающих по пути к цели назначения всем, кто находился на лодке было известно. Все команды отдаваемые с мостика, все переговоры и доклады были слышны через переговорные трубы по всей лодке.

В лодке стояла полнейшая тишина, все замерли на своих местах в тревожном ожидании. Когда под килём глубина достигла пяти метров перешли на самый малы ход. Один за другим, на всякий случай, всё начальство выскочило на мостик. Глубина резко пошла на убыль: три, два с половиной, два, полтора, один метр - чётко докладывал я на мостик изменяющеюся глубину под килём. После метровой глубины последовала команда - докладывать через каждые десять сантиметров. Глубина продолжала уменьшаться. Мне приходилось уже напрягая зрение вглядываться в показания прибора, чтобы давать глубину как можно точнее. Дойдя до двадцати сантиметров под килём, глубина прекратила своё изменение - понадобился глаз художника, чтобы суметь отличить показания такой глубины от нулевой на приборе по вспышке неоновой лампочки. Наконец показания эхолота начали постепенно увеличиваться, что означало, что мы перевалили через вершину банки. Все облегченно вздохнули. Матрос, посланный для наблюдения за струей от винта на корму, докладывал, что, струя была с песком и илом. Когда посмотрели по карте, оказалось, что мы прошли над банкой в самом мелко месте, но будучи в фарватере.

Через несколько минут наша лодка вышла точно к пирсу о. Мощный. Переход в тяжелейших метеорологических условиях завершился успешно и благополучно благодаря выдержке, хладнокровию командира, уверенности его в личный состав лодки, что каждый отлично знает своё дело. Чего нельзя сказать о шедших с нами штабных офицерах. Нервы их не выдержали. Было и смешно и стыдно наблюдать, как дружно и в спешке выскакивали они на мостик в "критический" момент, тем более, что мы шли над песчаной банкой самым малым ходом. Если даже сели на мель, то не прочно и, дав задний ход, легко могли с нее слезть.

Очередное ЧП во время моей службы на "Лембите" произошло при отработке задачи с морским охотником за подводными лодками. Целый лень мы работали с большим морским охотником (БМО) в заданном квадрате, уходили от преследования меняя скорости, залегали на грунте, меняли курс и глубину. Всё это время охотник разыскивал нашу лодку с помощью своей акустики и несколько раз бомбил.

В конце дня, часов в семь вечера, мы всплыли. Охотник маячил в миле от нас. В результате бомбёжки глубинными бомбами, оказалось, что пострадало не только освещение внутри лодки (пришлось переходить на аварийное освещение), но были разбиты и все забортные огни. Впереди был переход уже в темноте на базу, поэтому мне, как ответственному за ходовые огни, требовалось срочно приводить их в рабочее состояние и нужно было поторапливаться, так как быстро темнело - был конец сентября. К тому же погода стала портиться, лодку стало покачивать на усиливающейся волне, что затрудняло ремонт огней. Подумалось – хорошо, что бомбы были не настоящие, а цементные. Только один раз рвались почти рядом с лодкой и казалось, что разорвут лодку на куски. А тем временем лодка подошла к охотнику - командирам нужно было обсудить и уточнить некоторые вопросы связанные с отработкой задачи, сверить некоторые курсы и координаты. Это было необходимо, чтобы на основании данных можно было докладывать в штаб о выполнении поставленной задачи перед каждым кораблём.

К этому времени волнение разыгралось не на шутку. Швартовка к охотнику была связана с большим риском - лодку могло волной бросить на борт охотника с непредсказуемыми последствиям. Поэтому командир лодки А. Кирток принял решение к борту охотника не подходить, а держаться на швартовых на некотором расстоянии, необходимом для ведения переговоров с помощью мегафона, подрабатывая на малом ходу винтами. Была дана команда - подать швартовы, а на охотнике - принять швартовы. Вот тут-то и произошло то страшное, о чём почему-то сразу не могли даже подумать, предположить, что может так случиться. Принятое решение оказалось ошибочным.

В штормовых условиях: при большой качке и сильном ветре подавать швартовы на довольно большое расстояние без соответствующей подготовки, натренированности, а главное при вращающихся винтах - ни в коем случае не допустимо. Сначала всё шло хорошо. Мешочек с песком, прикреплённый на одном конце фала, раскрученный и брошенный на охотник, достиг своей цели. С помощью фала на охотник потянулся стальной трос - швартовы, привязанный к другому концу фала. Но в момент одевания стальной петли швартовых на кнехт, принимавший швартовы матрос, не удержал тяжёлый, натянутый стальной трос и тот упал за борт. Если бы сразу остановили дизеля, то ничего страшного не произошло. Швартовы подняли б из воды и вся операция повторилась. Но, к сожалению, о том, что трос на охотнике уронили в воду на лодке узнали слишком поздно, трос успело намотать на винт. От затеи пришлось отказаться. Вскоре охотник, пожелав нам удачи и всего наилучшего, скрылся в бушующем мраке. Ещё некоторое время были видны его мерцающие разноцветные огоньки, а затем и они исчезли. Мы остались наедине с кромешной тьмой, среди шипящих, сменяющих друг друга волн и свистящего ветра, с остановленными дизелями и неуправляемыми рулями. Куда нас несет - чёрт его знает. Обстановка, в которой мы оказались жуткая - хуже не придумаешь. Вообще, находиться в море ночью, когда не видно вокруг ничего, даже в штилевую погоду неприятно. Тем более страшно и жутко находиться ночью в кромешной темноте, в ревущем, бурлящем, бушующем море с заглохшими дизелями, без целенаправленного движения, без возможности сопротивляться стихии.

Необходимо было срочно принимать меры, чтобы освободить винты от стальных пут. Легко сказать "освободить", а как, каким образом это сделать в таком положении? Даже в идеальных условиях: в цехе, при хорошем освещении, перерубить толстый стальной трос с помощью зубила и кувалды не в так просто сделать, потребуются и время, и определённые усилия, а тем более здесь, когда нужно перерубить трос, может быть не в одном месте и всё это делать на плаву, без твёрдой опоры под ногами, под водой, в полной темноте, на ощупь, да ещё когда лодку бросает из стороны в сторону, вверх, вниз. По команде командира весь экипаж был собран в центральном отсеке. Долго объяснять, что произошло и какие могут быть последствия этого ЧП для репутации лодки и всех нас, не было необходимости - всё и так было ясно. Вопрос стоял один - нужны были добровольцы на это опасное, "героическое", как сказал замполит Бойко, дело.

По команде сделать "добровольцам" шаг вперёд, из строя вышли почти все, хоть немного знающие легководолазное дело. Поблагодарив всех за службу, из изъявивших желание, были выбраны только двое - минёр-артиллерист старшина первой статьи Яременко и старшина первой статьи командир торпедистов Максименко - оба служившие по последнему году. По очереди сменяя друг друга, опускались они с подветренного борта на корме в перекатывающиеся через надстройка волны на страховочном конце, повиснув на глубине у самих винтов. Находясь несколько минут в холодной воде и порубив на ощупь трос, снова поднимались на поверхность, шли греться во внутрь лодки.

От уколов о стальные иглы разрубленного троса и от ударов молот руки были в крови и ссадинах, но ребята отказывались от их подмены. Работа продолжалась часа три, а казалось значительно больше, так все переживали и были напряжены в ожидании конца мучений наших товарищей, их нечеловеческого терпения. Надо оказать, что и те, кто стоял на страховке было не сладко. Помимо огромной ответственности и огромного напряжения, они постоянно рисковали быть смытыми в море или простудиться мокрыми на сильном пронизывающем ветре. Наконец винт был освобождён от пут, лодка могла дать ход. После того как врач перевязал у ребят покалеченные руки, их поблагодарил командир перед строем за выполнение задания и объявил поощрение - по десять суток отпуска домой. Ребята выпили по хорошей кружке разведённого спирта, предназначавшегося для растирания от простуды, и легли спать.

Настроение сразу у всех приподнялось как только вновь взревели дизеля и лодка взяла курс на базу. Душа у каждого ликовала, у каждого за всех, мы избавились от цепких пут и теперь свободны снова имеем возможность двигаться, а значит наша лодка снова в боевом строю. О том, что на "Лембите" было ЧП так никто и не подозревал даже. Мы не стали естественно распространяться. Это для наших вечных соперников и конкурентов за первое место по боевой подготовке "Щуки" и "Буки" считалось бы, что у нас произошло ЧП, а для нас это было обычным, хотя и не совсем рядовым, делом, наиболее приближенным к боевой обстановке. Этот случай еще раз подтвердил готовность экипажа "Лембита" выполнить любую задачу, поставленную перед ним командованием.

Самым, пожалуй, неприятным й тягостным на службе - несение в вахтенной службы. Особенно часто, чуть ли не через сутки, приходилось стоять на одной из вахт в, так называемый, зимний период, когда заканчивается навигация и до весны (апрель-май) следующего года, до начала новой навигации. Рядового и старшинского состава срочной службы на лодке было человек двадцать пять, не больше. Из этого состава нужно было ежедневно выделять: четыре человека (старшину) дежурным по лодке и троих вахтенных для несения вахты внутри лодки, четыре человека для несения вахты в кубрике на базе, минимум одного человека, а если лодка одна у пирса, то три человека, для несения вахты на пирсе. Кроме того часто нужны были люди для дежурства на КПП для патрульной службы, для работы по столовой, по камбузу, на подсобном хозяйстве (в свинарнике), на вахту у различных складов и т.д. не считая тех случаев, когда весь экипаж лодки является дежурным по БПЛ. При этом приходиться экипажу выполнять все авральные работы на базе: чистка для всех картошки на сутки, чистка снега и т. п. мероприятия. Хорошо если повезёт, что нечего чистить, грузить или убирать (мы молились за это). Но самое тяжело испытание выпадает на долю заступивших на вахту сразу после возвращения с похода на базу, да ещё если заступает первым. Все остальные, как люди, быстро, без лишних напоминаний, ложатся в чистую, прохладную постель и тут же вырубаются, утомлённые переходом. А заступивший на вахту ещё по меньшей мере часа два бороться со сном, что является настоящей пыткой, хуже и мучительней которой трудно придумать. Глаза закрываются сами собой, а веки будто намазаны клеем, слипаются, сознание отключается и ты ничего не можешь с этим поделать.

Сознание того, что за сон на посту грозит самое суровое наказание тебе уже ни о чём не говорит. Только величайшим усилием воли, неимоверными, нечеловеческими усилиями заставляешь свой мозг не спать, держаться. А время, как на зло, проходит медленно, что кажется оно остановилось. Стоять становится изнурительно тяжело, после возвращения с похода в голове шум и земля качается под ногами, так и подмывает тебя сесть, ноги подкашиваются от усталости, но ты знаешь, что как только сядешь - уснёшь и никакая с сила воли не поможет тебе. Предательская убаюкивающая мысль приходит всё время на ум: лягу на свою кровать, немного полежу, отдохну, что стоять как истукан, кому это нужно, кто это оценит? Все крепко спят и дежурный по кубрику спит, никто не увидит и не узнает, а чуть что проверяющий или дежурный по базе офицер пойдёт, так я его услышу ещё когда он только в коридор зайдёт, до нашего кубрика ему придётся проверять ещё кубрики двух лодок. Но другая мысль здравая, основанная на строгой воинской дисциплине и человеческой порядочности, тут же отвергает подлую, сладкую мысль. Мне в такие минуты всегда приходили в голову примеры из художественны фильмов про подводников, но чаще всего, почему-то, вспоминался сюжет из к/ф "Чапаев", где сон на посту привёл по существу к гибели штаба дивизии и самого Чапая. Вот к чему может привести сон на посту - можешь погибнуть сам и погубить своих товарищей, доверивших тебе свои жизни. Раз выпало на твою долю испытание - выполни свой долг с честью и до конца, как подобает настоящему моряку-подводнику. Так или примерно так рассуждал я, что придавало мне силы и волю выстоять в единоборстве со сном.

За пять лет службы было много случаев когда вахтенный засыпал на посту, но это только те случаи, которые были обнаружены случайно проверяющими, когда вахтенные спали капитально, беспробудным сном. Но бывали случаи, о которых можно только догадываться, когда организм просто не выдерживал и человек засыпал на мгновение или на несколько минут. Несколько раз и со мной было такое, что мой мозг "проваливался" в забытье, я как бы, терял сознание. В таких случаях, уснув на мгновение и тут же проснувшись, с испугом смотришь на часы - как долго ты спал? Оказывается, не прошло и минуты. Обычно, чтобы устоять перед мучительным желанием спать, выходишь из душного, чуть освещённого синим светом кубрика в соседние бытовые помещения: коридор, курилку, туалет, умывальник и кладовки и начинаешь генеральную уборку хотя там и так чисто.

Это делается не только чтобы чем-то быть занятым, а следовательно быстрее проходило время и не так хотелось в движении спать, но главное, пожалуй, что в подсобных помещениях прохладней и там можно открывать ночью форточки, в кубрике из-за возможных сквозняков, этого делать нельзя. И еще там значительно чище воздух, в крайнем случае, можно освежиться под краном холодной водой. Находясь вне кубрика, дверь в кубрик оставляешь открытой и держишь всё время ухо востро, чтобы не прокараулить приход дежурного офицера которые, в обязательном порядке, делают обход постов ночью, проверяют несение службы суточным нарядом. И не дай бог если прозеваешь приход офицера, а ещё хуже если уснёшь на посту. В последнее время, пока не стал старшиной и меня перестали ставить вахтенным я приловчился спать на ходу. К этому я приспособился совершенно н неожиданно и случайно для себя. В первый раз дело произошло следующим образом. Зимою я заступил на верхнюю вахту, т.е. вахтенным на пирсе, охранять стоящие у пирса лодки. Кроме тёплого белья, фуфайки и ватных брюк, для вахты на пирсе в зимнее время выдавались валенки, меховые рукавицы с двумя пальцами для стрельбы и длиннющий до пят тулуп с большим воротником. Стоит на вахте, ну прямо, как дед мороз, только что с винтовкой на перевес. В таком одеянии никакой тебе мороз, даже с ветром, не страшен. Но страшней мороза и лютого ветра теперь для тебя становится, подкрадывающийся исподволь, незаметно - сон. Чтобы не уснуть приходиться то по телефону переговариваться с соседними пирсами, а лучше ходить взад-вперед вдоль пирса, но, упаси боже сесть, тут же уснёшь.

(продолжение следует)

Я учился в Военно-морском училище им. Дзержинского, но это офицерский путь. А матросом на подлодку можно попасть и через военкомат: они направляют призывников в учебный центр, где полгода идёт подготовка. Каждой специальности соответствует своя боевая часть, вроде отделов в компании. Первая - штурманская, вторая - ракетная, третья - мино-торпедная, четвёртая - радиотехнических средств и связи, куда как раз попал я потом, и пятая - электромеханическая, самая большая. С первой по четвёртую части - это так называемый БЧ-люкс. Они ходят чистенькие и опрятные. А БЧ5 - это «маслопупы», они там по колено в масле и воде, на них все трюмы, насосы и двигатели. После учебки идёт распределение на базы. Сейчас подлодки базируются либо на Севере, в Западной Лице, Гаджиево, Видяево, либо на Камчатке, город Вилючинск. Ещё одна база есть на Дальнем Востоке - её в народе называют Большой Камень или Техас. В Балтийском и Чёрном море атомных подводных лодок нет - только дизельные, то есть не боевые. Я же попал на Северный флот, в Западную Лицу.

Первое погружение

Когда подводная лодка выходит первый раз в море, все моряки должны пройти обряд посвящения. У меня был минимальный: в плафон из каюты налили забортной воды, которую надо выпить. Вкус у неё жутко вяжущий и горький. Неоднократно были случаи, когда людей сразу тошнило. Тогда же вручили свидетельство, нарисованное от руки, что я теперь подводник. Ну а на некоторых лодках к этому обряду добавляется «поцелуй кувалды»: её подвешивают к потолку и, когда судно качает, матрос должен изловчиться и её поцеловать. Смысл последнего обряда от меня ускользает, но спорить здесь не принято, и это первое правило, которое выучиваешь, входя на борт.

Служба

Почти что на каждой подводной лодке есть два экипажа. Когда один уходит в отпуск (а они положены после каждой автономки), заступает другой. Сначала идёт отработка задач: например, погрузиться и выйти на связь с другой подлодкой, глубоководное погружение на максимальную глубину, учебные стрельбы, в том числе по надводным кораблям, если все упражнения штабом приняты - то лодка уходит на боевую службу. Автономка длится по-разному: самая короткая - 50 суток, самая длинная - 90. В большинстве случаев мы плавали подо льдами Северного полюса - так лодку не видно со спутника, а если лодка плавает в морях с чистой водой, её можно увидеть даже на глубине 100 метров. В нашу задачу входило патрулирование участка моря в полной готовности и применение, в случае нападения, оружия. Одна подлодка с 16 баллистическими ракетами на борту может стереть с лица Земли, например, Великобританию. На каждой из 16 ракет находится 10 автономных боеголовок. Один заряд равен примерно пяти-шести Хиросимам. Можно посчитать, что мы ежедневно возили с собой 800 Хиросим. Было ли мне страшно? Не знаю, нас учили, что боятся те, по кому мы можем выстрелить. А так я не задумывался о смерти, вы же каждый день не ходите и не думаете о пресловутом кирпиче, который может упасть на голову? Вот и я старался не думать.

Быт

Экипаж подлодки круглосуточно несёт вахту в три смены по четыре часа. Каждая смена завтракает, обедает и ужинает отдельно, между собой практически не общаясь. Ну, кроме собраний и общих мероприятий - праздников, например, или соревнований. Из развлечений на лодке - турниры по шахматам и домино. Пробовали устраивать что-то спортивное вроде поднимания гири, отжимания от пола, но нам запретили из-за воздуха. Он в подлодке искусственный, с повышенным содержанием двуокиси углерода СО2, и физические нагрузки плохо влияли на сердце.

Ещё нам кино показывают. Когда не было всех этих планшетов и DVD-плееров, в общей комнате стоял плёночный кинопроектор. Крутили в основном что-то патриотическое или комедии. Вся эротика, конечно, была запрещена, но матросы выкручивались: нарезали самые откровенные моменты фильмов, где девушка раздевается, например, склеивали их в один и пускали по кругу.

Жить в замкнутом пространстве не так трудно, как кажется. Во многом потому, что ты всё время занят - восемь часов проводишь на вахте. Надо следить за показателями датчиков, пультом, делать записи - в общем, не отвлечёшься на посидеть и подумать о жизни. Каждый день примерно в 15:00 всех поднимают на «малую приборку». Все идут убирать какой-то участок. У кого-то это пульт управления, с которого надо смахнуть пыль, ну а у кого-то - гальюн (уборная для матросов в носовой части корабля. - Прим. ред.). Причём самое обидное - закреплённые за тобой участки не меняются всю службу, поэтому если уж начал драить туалет - драишь его до конца.

Что мне нравилось в плавании - так это отсутствие морской болезни. Лодку шатало только в надводном положении. Правда, по правилам лодка обязана всплывать раз в сутки, чтобы провести сеанс радиосвязи. Если подо льдами - то ищут полынью. Выйти подышать, конечно, нельзя, хотя случаи бывали.

Еда

За день кок должен не только девять раз наготовить на ораву в 100 голодных матросов, но и для каждой смены накрыть столы, потом собрать посуду и перемыть её. Но, надо заметить, подводников кормят очень хорошо. На завтрак обычно творог, мёд, варенье (иногда из лепестков розы или грецких орехов). На обед или ужин обязательно красная икра и балык из осетровых рыб. Каждый день подводнику положено 100 граммов сухого красного вина, шоколадка и вобла. Просто в самом начале, ещё в советские времена, когда говорили о том, чем подводникам поднимать аппетит, комиссия разделилась: они голосовали за пиво, другие - за вино. Выиграли последние, но вобла, которая шла в паре с пивом, в пайке почему-то осталась.

Иерархия

Экипаж состоит из офицеров, мичманов и матросов. Главный всё равно командир, хотя внутренняя иерархия тоже существует. Офицеры, например, кроме командира, называют друг друга только по имени-отчеству, ну и требуют к себе соответствующего обращения. А вообще субординация как в армии: начальник отдаёт приказание - подчинённый его выполняет без комментариев. Вместо дедовщины на флоте есть годковщина. Тех матросов, которые только пришли на флот, называют караси: они должны тихо сидеть в трюме и убирать воду и грязь. Следующая каста - подгодок - матрос, который отслужил два года, а самые крутые - годки - у них срок службы больше, чем 2,5 года. Если за столом сидят восемь человек, из которых, например, два годка, то еда делится пополам: одна половина - это их, а вторая - всех остальных. Ну могут ещё сгущёнку отобрать или за шилом послать сбегать. По сравнению с тем, что в армии происходит, здесь практически равенство и братство.

Устав - это библия, наше всё, считай. Правда, иногда до смешного доходит. Например, согласно ст. 33 Строевого устава российских военных сил, движение бегом начинается только по команде «бегом марш». И вот один раз замкомдива в море пошёл в гальюн, а там замок висит. Он в центральный пришёл и старпому приказывает: «Старпом, гальюн откройте». Старпом сидит спиной - не реагирует. Замкомдива не выдержал: «Старпом, принесите ключ бегом». А он продолжает сидеть как сидел. «Бегом, я Вам говорю! Вы что, не слышите меня? Бегом! Бл..!!! Чего Вы ждёте?» Старпом закрыл устав, который он читал, кажется, всё свободное время, и говорит: «Я жду, товарищ капитан первого ранга, команду „марш“».

Командиры

Командиры разные бывают, но все должны вызывать трепет. Священный. Ослушаться или перечить ему - получить выговор в личное дело как минимум. Самый колоритный начальник, который мне попадался, - капитан первого ранга Гапоненко (фамилия изменена. - Прим. ред.). Было это в первый год службы. Только в Мотовский залив вышли, Гапоненко пропал из виду с флагманским киповцем (должность на лодке, слесарь КИПиА - Контрольно-измерительная аппаратура и автоматика) в своей каюте. Дней пять пили не просыхая, на шестой день Гапоненко вдруг поднимается в центральный в куртке-канадке и валенках: «Давайте, говорит, всплывайте, покурим». Покурили. Он спустился вниз, осмотрелся: «Чем это вы тут занимаетесь, а?» Говорим, учебные маневры отрабатываем, вот надо скооперироваться с соседней лодкой, 685-й бортовой. Он вдруг сам пролез за пульт, взял микрофон и вышел в эфир. «685-й бортовой, я 681-й бортовой, прошу исполнить „слово“ (а слово на морском языке означает застопорить ход, остановиться)». На другом конце провода раздалось какое-то мычание. А потом: «Я 685-й бортовой, исполнить „слово“ не могу. Приём». Гапоненко начал нервничать: «Приказываю исполнить „слово“ немедленно!» А в ответ ещё более настойчиво: «Повторяю вам, исполнить „слово“ не могу. Приём». Тогда он уже совсем озверел: «Я, б…, приказываю тебе, су…, исполнить „слово“ …! Немедленно, слышишь! Я капитан первого ранга Гапоненко! Ты придёшь в базу, су..., я тебя, бл…, за жопу подвешу!..» Повисла смущённая тишина. Тут радист, полумёртвый от страха, бледнеет ещё сильнее и шепчет: «Товарищ капитан первого ранга, прошу прощения, я ошибся, нам нужен 683-й бортовой, а 685-й бортовой - это самолёт». Гапоненко пульт разбил, выдохнул: «Ну вы и мудаки тут все», - ушёл обратно в каюту и до всплытия больше не появлялся.

Иллюстрации: Маша Шишова

Далеко не каждый человек сможет служить на подводной лодке. Требуется недюжее здоровье, физическая подготовка и конечно же отсутствие боязни замкнутого пространства. В данном репортаже матрос рассказал о быте, еде, командире и многих других прелестях службы подводников.

Подлодка

Я учился в Военно-морском училище им. Дзержинского, но это офицерский путь. А матросом на подлодку можно попасть и через военкомат: они направляют призывников в учебный центр, где полгода идёт подготовка. Каждой специальности соответствует своя боевая часть, вроде отделов в компании. Первая - штурманская, вторая - ракетная, третья - мино-торпедная, четвёртая - радиотехнических средств и связи, куда как раз попал я потом, и пятая - электромеханическая, самая большая. С первой по четвёртую части - это так называемый БЧ-люкс. Они ходят чистенькие и опрятные. А БЧ5 - это «маслопупы», они там по колено в масле и воде, на них все трюмы, насосы и двигатели. После учебки идёт распределение на базы. Сейчас подлодки базируются либо на Севере, в Западной Лице, Гаджиево, Видяево, либо на Камчатке, город Вилючинск. Ещё одна база есть на Дальнем Востоке - её в народе называют Большой Камень или Техас. В Балтийском и Чёрном море атомных подводных лодок нет - только дизельные, то есть не боевые. Я же попал на Северный флот, в Западную Лицу.

Первое погружение

Когда подводная лодка выходит первый раз в море, все моряки должны пройти обряд посвящения. У меня был минимальный: в плафон из каюты налили забортной воды, которую надо выпить. Вкус у неё жутко вяжущий и горький. Неоднократно были случаи, когда людей сразу тошнило. Тогда же вручили свидетельство, нарисованное от руки, что я теперь подводник. Ну а на некоторых лодках к этому обряду добавляется «поцелуй кувалды»: её подвешивают к потолку и, когда судно качает, матрос должен изловчиться и её поцеловать. Смысл последнего обряда от меня ускользает, но спорить здесь не принято, и это первое правило, которое выучиваешь, входя на борт.

Почти что на каждой подводной лодке есть два экипажа. Когда один уходит в отпуск (а они положены после каждой автономки), заступает другой. Сначала идёт отработка задач: например, погрузиться и выйти на связь с другой подлодкой, глубоководное погружение на максимальную глубину, учебные стрельбы, в том числе по надводным кораблям, если все упражнения штабом приняты - то лодка уходит на боевую службу. Автономка длится по-разному: самая короткая - 50 суток, самая длинная - 90. В большинстве случаев мы плавали подо льдами Северного полюса - так лодку не видно со спутника, а если лодка плавает в морях с чистой водой, её можно увидеть даже на глубине 100 метров. В нашу задачу входило патрулирование участка моря в полной готовности и применение, в случае нападения, оружия. Одна подлодка с 16 баллистическими ракетами на борту может стереть с лица Земли, например, Великобританию. На каждой из 16 ракет находится 10 автономных боеголовок. Один заряд равен примерно пяти-шести Хиросимам. Можно посчитать, что мы ежедневно возили с собой 800 Хиросим. Было ли мне страшно? Не знаю, нас учили, что боятся те, по кому мы можем выстрелить. А так я не задумывался о смерти, вы же каждый день не ходите и не думаете о пресловутом кирпиче, который может упасть на голову? Вот и я старался не думать.

Экипаж подлодки круглосуточно несёт вахту в три смены по четыре часа. Каждая смена завтракает, обедает и ужинает отдельно, между собой практически не общаясь. Ну, кроме собраний и общих мероприятий - праздников, например, или соревнований. Из развлечений на лодке - турниры по шахматам и домино. Пробовали устраивать что-то спортивное вроде поднимания гири, отжимания от пола, но нам запретили из-за воздуха. Он в подлодке искусственный, с повышенным содержанием двуокиси углерода СО2, и физические нагрузки плохо влияли на сердце.

Ещё нам кино показывают. Когда не было всех этих планшетов и DVD-плееров, в общей комнате стоял плёночный кинопроектор. Крутили в основном что-то патриотическое или комедии. Вся эротика, конечно, была запрещена, но матросы выкручивались: нарезали самые откровенные моменты фильмов, где девушка раздевается, например, склеивали их в один и пускали по кругу.

Жить в замкнутом пространстве не так трудно, как кажется. Во многом потому, что ты всё время занят - восемь часов проводишь на вахте. Надо следить за показателями датчиков, пультом, делать записи - в общем, не отвлечёшься на посидеть и подумать о жизни. Каждый день примерно в 15:00 всех поднимают на «малую приборку». Все идут убирать какой-то участок. У кого-то это пульт управления, с которого надо смахнуть пыль, ну а у кого-то - гальюн (уборная для матросов в носовой части корабля. - Прим. ред.). Причём самое обидное - закреплённые за тобой участки не меняются всю службу, поэтому если уж начал драить туалет - драишь его до конца.

Что мне нравилось в плавании - так это отсутствие морской болезни. Лодку шатало только в надводном положении. Правда, по правилам лодка обязана всплывать раз в сутки, чтобы провести сеанс радиосвязи. Если подо льдами - то ищут полынью. Выйти подышать, конечно, нельзя, хотя случаи бывали.

За день кок должен не только девять раз наготовить на ораву в 100 голодных матросов, но и для каждой смены накрыть столы, потом собрать посуду и перемыть её. Но, надо заметить, подводников кормят очень хорошо. На завтрак обычно творог, мёд, варенье (иногда из лепестков розы или грецких орехов). На обед или ужин обязательно красная икра и балык из осетровых рыб. Каждый день подводнику положено 100 граммов сухого красного вина, шоколадка и вобла. Просто в самом начале, ещё в советские времена, когда говорили о том, чем подводникам поднимать аппетит, комиссия разделилась: они голосовали за пиво, другие - за вино. Выиграли последние, но вобла, которая шла в паре с пивом, в пайке почему-то осталась.

Иерархия

Экипаж состоит из офицеров, мичманов и матросов. Главный всё равно командир, хотя внутренняя иерархия тоже существует. Офицеры, например, кроме командира, называют друг друга только по имени-отчеству, ну и требуют к себе соответствующего обращения. А вообще субординация как в армии: начальник отдаёт приказание - подчинённый его выполняет без комментариев. Вместо дедовщины на флоте есть годковщина. Тех матросов, которые только пришли на флот, называют караси: они должны тихо сидеть в трюме и убирать воду и грязь. Следующая каста - подгодок - матрос, который отслужил два года, а самые крутые - годки - у них срок службы больше, чем 2,5 года. Если за столом сидят восемь человек, из которых, например, два годка, то еда делится пополам: одна половина - это их, а вторая - всех остальных. Ну могут ещё сгущёнку отобрать или за шилом послать сбегать. По сравнению с тем, что в армии происходит, здесь практически равенство и братство.

Устав - это библия, наше всё, считай. Правда, иногда до смешного доходит. Например, согласно ст. 33 Строевого устава российских военных сил, движение бегом начинается только по команде «бегом марш». И вот один раз замкомдива в море пошёл в гальюн, а там замок висит. Он в центральный пришёл и старпому приказывает: «Старпом, гальюн откройте». Старпом сидит спиной - не реагирует. Замкомдива не выдержал: «Старпом, принесите ключ бегом». А он продолжает сидеть как сидел. «Бегом, я Вам говорю! Вы что, не слышите меня? Бегом! Бл..!!! Чего Вы ждёте?» Старпом закрыл устав, который он читал, кажется, всё свободное время, и говорит: «Я жду, товарищ капитан первого ранга, команду „марш“».

Командиры.

Командиры разные бывают, но все должны вызывать трепет. Священный. Ослушаться или перечить ему - получить выговор в личное дело как минимум. Самый колоритный начальник, который мне попадался, - капитан первого ранга Гапоненко (фамилия изменена. - Прим. ред.). Было это в первый год службы. Только в Мотовский залив вышли, Гапоненко пропал из виду с флагманским киповцем (должность на лодке, слесарь КИПиА - Контрольно-измерительная аппаратура и автоматика) в своей каюте. Дней пять пили не просыхая, на шестой день Гапоненко вдруг поднимается в центральный в куртке-канадке и валенках: «Давайте, говорит, всплывайте, покурим». Покурили. Он спустился вниз, осмотрелся: «Чем это вы тут занимаетесь, а?» Говорим, учебные маневры отрабатываем, вот надо скооперироваться с соседней лодкой, 685-й бортовой. Он вдруг сам пролез за пульт, взял микрофон и вышел в эфир. «685-й бортовой, я 681-й бортовой, прошу исполнить „слово“ (а слово на морском языке означает застопорить ход, остановиться)». На другом конце провода раздалось какое-то мычание. А потом: «Я 685-й бортовой, исполнить „слово“ не могу. Приём». Гапоненко начал нервничать: «Приказываю исполнить „слово“ немедленно!» А в ответ ещё более настойчиво: «Повторяю вам, исполнить „слово“ не могу. Приём». Тогда он уже совсем озверел: «Я, б…, приказываю тебе, су…, исполнить „слово“ …! Немедленно, слышишь! Я капитан первого ранга Гапоненко! Ты придёшь в базу, су..., я тебя, бл…, за жопу подвешу!..» Повисла смущённая тишина. Тут радист, полумёртвый от страха, бледнеет ещё сильнее и шепчет: «Товарищ капитан первого ранга, прошу прощения, я ошибся, нам нужен 683-й бортовой, а 685-й бортовой - это самолёт». Гапоненко пульт разбил, выдохнул: «Ну вы и му@аки тут все», - ушёл обратно в каюту и до всплытия больше не появлялся.

Город Калининград, куда я и Вася Деменок прибыли солнечным августовским утром, встретил нас дыханием близкого моря, зеленью парков и скверов, руинами зданий, напоминающими о минувшей войне. В первой половине дня мы благополучно добрались до штаба тыла Балтийского флота, где у дверей кабинета кадровика медицинской службы флота уже стояли в ожидании вызова мои бывшие однокурсники. Нас, призванных на военную службу, было 13 человек. Вот их фамилии: Городецкий В.Д., Деменок В.В., Иванов Б.К., Карпиков В.И., Киселев В.В., Копытов Д.Д., Макаров Е.И., Некрасов Ю.В., Островский П.А., Панин Е.П., Сухоруков В.С., Четвериков П.В. Из этого состава лишь шесть человек, отслужив положенный трехлетний срок, останутся потом в кадровом составе ВМФ, а семь человек не смогут привыкнуть к службе и пойдут искать свое счастье на «гражданке». Но сейчас еще никто не знает, что нас ожидает впереди, мы стоим у дверей кабинета, в котором решается наша судьба. Особо нетерпеливые личности рвутся в бой, стремясь сыграть на опережение и выхватить счастливый билет. Они по очереди, один за другим, пропадают в недрах кабинета, а затем выходят оттуда, кто счастливый, кто немного расстроенный. Мы с Васей не торопимся и ждем, пока очередь рассосется. Наконец, мы остаемся вдвоем в том длинном коридоре. Вася не выдерживает и просит пропустить его вперед. Я уступаю. Через 10 минут он выходит из кабинета и сообщает мне о том, что его направили служить в морскую авиацию. Настал и мой черед получать назначение. Вхожу в кабинет. За столом сидит пожилой седовласый офицер в звании подполковника. Его фамилия Мариничев. Он здоровается со мной, предлагает сесть и обращается с вопросом, который он уже, вероятно, задавал всем моим товарищам:

Куда бы Вы пожелали идти служить?

Я, помня о заверениях и обещаниях офицера военно-морской кафедры института полковника Филимонова М.Я., бодро отвечаю:

Я хочу служить в морской авиации.

К сожалению, в морской авиации уже вакантных должностей не осталось. Я ознакомился с Вашим личным делом и считаю, что Вы достойны служить на подводной лодке.

Я, откровенно говоря, давно уже настроил себя на морскую авиацию, а о подводных лодках я даже, как-то, и не думал, морально к этому не готов.

Хочу Вас заверить, что служба на лодках весьма перспективна. Вы еще будете благодарить седого подполковника за это распределение. С подводных лодок Вы сможете перейти на лечебную работу в госпиталь. Служба в морской авиации, напротив, имеет много отрицательных сторон. Там много всевозможных тупиков, я бы не советовал Вам туда стремиться. Послушайте меня. Я Вам только добра желаю. Ну, как?

Я согласен.

Вот и хорошо. Решено.

А куда мне придется ехать служить?

Служить Вам придется в Лиепае или в Палдиски. Куда Вы желаете?

А где можно быстрее получить жилье, ведь я человек семейный.

Конечно в Палдиски. Там квартиру Вы получите сразу же по прибытию.

Значит, я поеду в Палдиски.

Вы сделали правильный выбор. Поздравляю Вас с назначением. Вы еще не раз вспомните подполковника Мариничева добрым словом.

В состоянии легкой эйфории я вышел из кабинета и сообщил товарищам о своем распределении. Меня никто не поздравлял, все были озабочены своими собственными назначениями.

С убытием к месту службы пришлось подождать еще несколько дней. Надо было получить вещевой аттестат, одеться в военную форму. Все это продолжалось достаточно медленно. Все эти дни я проводил в доме моего институтского товарища Жени Панина, который был коренным калининградцем. Женя был направлен для прохождения службы в город Балтийск, поближе к родному дому. Его самого и его родителей подобное назначение вполне устраивало. Отец моего товарища был военным, участником войны, хирургом. Но в данный момент, он был уже в запасе, у него была масса свободного времени, и он интересно проводил его, отдавая предпочтение рыбалке. Мы несколько раз ходили ловить рыбу на озера, которые находились буквально рядом с домом. Мы с Женей ловили рыбу на удочку, а Петр Васильевич – на спиннинг. Улов всякий раз бывал неплохой. По вечерам, за чашкой чая, мы вели задушевные беседы про жизнь, про службу и нашу профессию. Отец моего товарища рассказывал много всего интересного, у него была богатая событиями военная биография. Мы с Женей стояли на пороге военной службы, поэтому многое из рассказов военного хирурга нам показалось не только любопытным, но и полезным. Так прошла первая неделя моей службы.

Наше ожидание не могло продолжаться до бесконечности. 8 августа нам вручили предписания, в которых были указаны войсковые части, в которых нам предстояло служить и сроки прибытия к местам назначения. Служить в эстонском городе Палдиски мне предстояло вместе с Борей Ивановым. От Калининграда до Таллина мы летели самолетом, а дальше, до Палдиски, добирались электричкой. Приехали уже затемно. На перроне железнодорожного вокзала Палдиски женщины-служащие ВОХР проверили наши документы и указали дорогу в часть. Окрестный пейзаж нас не обрадовал, так как все вокруг было темно, беспросветно и напоминало пустыню. Добираясь в потемках до КПП части, мы пытались разглядеть хоть какие-то атрибуты городской цивилизации, но так ничего и не обнаружили. В душу закралось подозрение, что мы «вляпались» во что-то нехорошее. Дежурный по бригаде проверил наши документы и определил нас на ночлег в одну из офицерских комнат казармы береговой базы. Прощаясь с нами, он предупредил, что завтра с утра мы должны будем представляться командиру бригады подводных лодок. Наутро, проснувшись и приведя себя в порядок, мы с Борей пошли докладывать о своем прибытии на службу капитану 1-го ранга Е.В.Бутузову, командиру соединения. Зайдя в его кабинет, мы отрапортовали о своем прибытии и назначении на должности. Комбриг, судя по его выражению лица, остался недоволен нашими докладами. Как мы ни старались, а представиться по-военному у нас не получилось. Видно навыков, приобретенных на военной кафедре, оказалось недостаточно. Сделав несколько замечаний по форме наших докладов, Евгений Васильевич направил огонь своей критики на наши обручальные кольца, заявив, что их ношение несовместимо с военной формой одежды, что есть приказы и директивы, в которых об этом все сказано.

Я тоже женат, и тоже люблю свою жену, но обручальное кольцо я ношу не на пальце, а в портмоне.

После этих слов комбриг вытащил из внутреннего кармана своей тужурки изящный кожаный кошелек, извлек оттуда золотое кольцо и показал его нам. Затем он распорядился.

Снимите Ваши кольца и спрячьте куда-нибудь подальше. Здесь Вам не «гражданка», здесь военная служба. А на службе нужно выполнять уставы и приказы.

Мы молча повиновались, хотя, в глубине души, были не согласны с комбригом, уставами и приказами. Все это сильно смахивало на произвол, насилие над личностью. Но деваться было некуда – раз пришли служить, значит надо менять свои прежние привычки и правила поведения.

Беседа с командиром соединения продолжалась еще несколько минут. В ходе ее выяснилось, что служить мы будем на ремонтирующихся лодках, из которых одна находится в Таллине, а другая – в Риге, так что в Палдиски мы задержимся ненадолго. По поводу нашего жилья Бутузов пообещал решить вопрос положительно, но добавил, что, на первых порах, жить придется в уплотнении (две семьи в одной квартире).

Жилищный фонд нашей бригады не такой уж большой, - продолжал комбриг, - многие семьи стоят на очереди по улучшению своих квартирных условий. Среди офицеров и мичманов есть заслуженные люди, проблемы которых мы будем рассматривать в первую очередь. А вы здесь люди новые, поэтому берите, что вам предлагают. Когда проявите себя с хорошей стороны, тогда, может быть, и о дальнейшем вашем благоустройстве мы подумаем.

Во время нашей беседы с комбригом, в его кабинете присутствовали начальник политотдела капитан 1-го ранга Линда и флагманский врач соединения подполковник м/с Н.В.Шкворов. Они, также как и мы с Борей, стояли перед начальником навытяжку, «ели его глазами», изредка поддакивая в тему возгласами «так точно!» Вид у них обоих был угодливо-перепуганным. Евгений Васильевич Бутузов был грозным комбригом. Чуть позже я еще расскажу о нем. А пока, мы с Борей Ивановым готовимся к отъезду. Я еду в город Таллин для прохождения службы на подводной лодке «С-297». Боре предстоит более дальняя дорога, его лодка «С-295» стоит на ремонте в поселке Усть-Двинске, под Ригой. Чувствую я, что расстаемся мы надолго. Средний заводской ремонт, как нам сообщили знающие люди, мероприятие весьма продолжительное по времени, за год можно и не управиться. Единственная радость, что в моря какое-то время ходить не придется. Есть шанс плавно втянуться в военную службу, на берегу привыкать к новому образу жизни, безусловно, удобнее, нежели среди бушующих волн. Еще свежи воспоминания о событиях годичной давности, связанных с корабельной стажировкой на тральщике. Перспектива встречи с морской стихией, понятное дело, у меня восторга не вызывает. Мои морские качества далеко не идеальны, я это уже знаю – проходил. Говорят, что под водой совсем не качает. Это хорошо. Но и в надводном положении эти корабли, как сообщили мне бывалые моряки, преодолевают огромные расстояния. Так что придется, видимо, испытать, еще не раз, возможности своего вестибулярного аппарата. Будем терпеть. Обратной дороги нет. Раз уж я бросил вызов своей судьбе, придется ломать себя во всех направлениях.

Еще 2 дня мы «торчим» в Палдиски. За это время мы успели получить ключи от своих квартир и отыскать наше жилье на одной из немногочисленных улиц маленького городка. Какой дурак посмел назвать эту зону за колючей проволокой городом? Городом тут и не пахнет. Единственной достопримечательностью Палдиски было здание учебного центра по подготовке экипажей атомных подводных лодок, в народе оно получило название «Пентагон». Дом, в котором мы обрели свое пристанище, находился на улице Садама. Нам предоставили по комнате в 3-х комнатных квартирах, располагавшихся в разных подъездах. По 2 комнаты в наших апартаментах занимали семьи мичманов. Наши комнатки имели маленькую площадь (12 кв.метров) и располагались по соседству с кухнями. Мы с Борей, впрочем, не слишком огорчились после знакомства с условиями своего будущего проживания. У нас еще никогда не было своего угла, а вот теперь - свершилось. Теперь мы имеем собственное жилье!

12 августа 1969 года, приехав в город Таллин, я довольно легко отыскал завод, на котором подводная лодка «С-297» ремонтировалась. Представился командиру о своем прибытии для дальнейшего прохождения службы. И служба началась.