Фотоподборка: самые известные русские эмигранты. Что стало с русскими из первой волны эмиграции

Первая волна русской эмиграции - самая массовая и значительная по вкладу в мировую культуру XX в. В 1918-1922 годах Россию покинули более 2,5 млн человек - выходцы из всех классов и сословий: родовая знать, государственные и другие служилые люди, мелкая и крупная буржуазия, духовенство, интеллигенция, - представители всех художественных школ и направлений (символисты и акмеисты, кубисты и футуристы). В Чехии, Германии, Франции они устраивались шоферами, официантами, мойщиками посуды, музыкантами в маленьких ресторанчиках, продолжая считать себя носителями великой русской культуры. Постепенно выделилась специализация культурных центров русской эмиграции: Берлин был издательским центром, Прага - научным, Париж - литературной, шире - духовной столицей русского зарубежья.

В 1921 -1952 гг. за границей выпускалось более 170 периодических изданий на русском языке в основном по истории, праву, философии и культуре. В Париже Общество русских инженеров насчитывало 3 тыс членов, Общество химиков - более 200 человек. За границей оказалось примерно 500 крупных ученых, возглавивших кафедры и целые научные направления (СЯ. Виноградский, В.К. Агафонов, К.Н. Давыдов, П.А. Сорокин и др.). Внушителен список уехавших деятелей литературы и искусства (Ф.И. Шаляпин, С.В. Рахманинов, К.А. Коровин, Ю.П. Анненков, И.А. Бунин и т. д.). Такая утечка умов не могла не привести к серьезному понижению духовного потенциала отечественной культуры.

В литературном Зарубежье специалисты выделяют две группы литераторов - сформировавшиеся как творческие личности до эмиграции, в России, и - получившие известность уже за рубежом. В первую входят виднейшие русские писатели и поэты Л. Андреев, К. Бальмонт, И. Бунин, 3. Гиппиус, Б. Зайцев, А. Куприн, Д. Мережковский, А. Ремизов, И. Шмелев, В. Ходасевич, М. Цветаева, Саша Черный.

Наиболее известным среди них был, пожалуй, И.А. Бунин (1870-1953) - почетный академик Петербургской Академии наук (1909), лауреат Нобелевской премии (1933). Эмигрировал из России в 1920 г. Продолжая классические традиции Тургенева, Чехова, Бунин в своих рассказах и повестях показывает оскудение дворянских усадеб («Антоновские яблоки»), гибельное забвение нравственных основ жизни («Господин из Сан-Франциско»). Самые значительные произведения Бунин написал в эмиграции: «Митина любовь» (1925), «Жизнь Арсеньева» (1930), сборник рас-сказов «Темные аллеи» (1946).

Вторую группу составили литераторы, которые ничего или почти ничего не напечатали до эмиграции в России. Это В. Набоков, В. Варшавский, Г. Газданов, А. Гингер, Б. Поплавский. Самым выдающимся среди них был В.В. Набоков (1898-1977), в 1919 году эмигрировавший из России сначала в Европу, а затем (1940) - в США. Набоков великолепно владел как русским литературным, так и английским языками. В романах «Защита Лужина» (1930), «Дар» (1937), «Приглашение на казнь» (1936), «Пнин» (1957) писатель раскрывается конфликт духовно одаренного одиночки с миром «пошлости» - «мещанской цивилизацией», где властвуют ложь и социальные фикции. В знаменитой «Лолите» (1955) показан эротический опыт рафинированного европейца.

В эмиграции оказались не только писатели, но и выдающиеся русские философы; Я. Бердяев, С. Булгаков, С. Франк, А. Изгоев, П. Струве, Н. Лосский и др. Мировым признанием пользовался один из последних русских философов серебряного века. Н.О. Лосский (1870-1965), крупнейший представитель интуитивизма и персонализма, несколько лет читавший лекции в русских университетах Чехословакии. Правительство этой страны, возглавляемое видным историком соци-альной мысли Т. Масариком, предоставило русским эмигрантам пособия и стипендии. Одним из центров русского философского Зарубежья, где продолжались традиции философии «серебряного века», была Прага. В 1922 году здесь был организован Русский юридический факультет при Карповом университете. Среди русских преподавателей числились П. Струве, П. Новгородцев, С. Булгаков, В. Вернадский, И. Лапшин, Н. Лосский, Г. Флоровский, В. Зеньковский.

Самым продуктивным и популярным мыслителем в Европе был Н.А. Бердяев (1874- 1948), оказавший огромное влияние на развитие европейской философии. Бердяев принадлежал к знатному военно-дворянскому роду. Учился в Киевском университете (1894-1898) на естественном, затем на юридическом факультетах. В 1894 г. примкнул к марксистским кружкам, за что был исключен из университета, арестован и выслан на 3 года в Вологду. В 1901 -1902 Бердяев пережил эволюцию, характерную для идейной жизни России тех лет и получившую название «движение от марксизма к идеализму», т. е. от экономического детерминизма и грубого материализма он перешел к философии личности и свободы в духе религиозного экзистенциализма и персонализма. Наряду с С.Н. Булгаковым, П.Б. Струве, СЛ. Франком Бердяев становится одной из ведущих фигур этого движения, которое заявило о себе сборником «Проблемы идеализма» (1902) и положило начало религиозно-философскому возрождению в России. В 1904 г. в Петербурге, где Бердяев руководил журналами «Новый путь» и «Вопросы жизни», он сближается с кругом Д.С. Мережковского, З.Н. Гиппиус, В.В. Розанова, в недрах которого возникло течение, названное «новым религиозным состоянием». В 1908 г. в Москве он вступает в Религиозно-философское общество памяти Вл. Соловьева, участвует в подготовке знаменитых «Вех». У себя дома Бердяев проводит еженедельные литературно-философские собрания, организует Вольную академию духовной культуры (1918), читает публичные лекции и становится признанным лидером небольшевистской общественности. Дважды его арестовывают и осенью 1922 г. высылают в Германию в составе большой группы деятелей русской науки и культуры. В Берлине Бердяев организует Религиозно-философскую академию, участвует в создании Русского научного института, содействует становлению Русского студенческого христианского движения (РСХД).

В 1924 году он переезжает во Францию, где становится редактором основанного им журнала «Путь» (1925-1940), важнейшего философского органа российской эмиграции. Широкая европейская известность позволила Бердяеву выполнить весьма специфическую роль - служить посредником между русской и западной культурами. Он знакомится с ведущими западными мыслителями (М. Шелер, Кейзерлинг, Ж. Маритен, Г.О. Марсель, Л. Лавель и др.), устраивает межконфессиональные встречи католиков, протестантов и православных (1926-1928), регулярные собеседования с католическими философами (30-е годы), участвует в культурфилософских собраниях и конгрессах.

Бердяев - автор около 40 книг, в том числе «Смысл творчества» (1916), «Русская идея» (1948), «Самопознание» (1949) и др., переведенных на многие языки мира. Свобода, дух и творчество противопоставлены у него необходимости и миру объектов, где царствуют зло, страдание и рабство. Смысл истории, по Бердяеву, мистически постигается в мире свободного духа, за пределами исторического времени. Его книга «Истоки и смысл русского коммунизма» выдержала во Франции восемь изданий. По его книгам в том числе западная интеллигенция познакомилась с русским марксизмом и русской культурой.

Теоретическим результатом пребывания русских мыслителей на Западе явилось самобытное учение - евразийство. Среди его сторонников и авторов - лингвисты Н. Трубецкой и Р. Якобсон, философы Л. Карсавин, С. Франк, историки Г. Вернадский и Г. Флоровский, правовед Н. Алексеев, религиозный писатель В. Ильин, ученые и публицисты - П. Сувчинский, Д. Святополк-Мирский, П. Савицкий. В 1921 году появился первый коллективный сборник евразийцев «Исход к Востоку». Идеи евразийства, первоначально достаточно разнород-ные (1921 -1924), постепенно, к 30-м годам, приобретали законченный вид. Во Франции, Германии, Англии, Чехословакии, Китае сложились евразийские центры, выпускавшие сборники, хроники, монографии и статьи. Концепция евразийства тесно связана с идеями славянофилов и уходит своими корнями в сложившуюся в XVI века теорию «Москва - третий Рим».

Евразийство, идейно-политическое и философское течение в русской эмиграции 1920-1930-х годов. Началом движения стал выход сборника «Исход к Востоку» (София, 1921) молодых философов и публицистов Н.С. Трубецкого, П.Н. Савицкого, Г.В. Флоровского и П.П. Сувчинского. Историо-философская и геополитическая доктрина евразийства, следуя идеям поздних славянофилов (Н.Я. Данилевский, Н.Н. Страхов, К.Н. Леонтьев), во всем противопоставляла исторические судьбы, задачи и интересы России и Запада и трактовала Россию как «Евразию», особый срединный материк между Азией и Европой и особый тип культуры. На первом этапе движения евразийцы осуществили ряд плодотворных историко-культурных разработок, однако затем евразийство все более приобретало политическую окраску, наследуя «сменовеховству» в признании закономерности русской революции и оправдании большевизма. Эта тенденция, усиленно проводившаяся левым крылом евразийства (Сувчинский, Л.П. Карсавин, П.С. Арапов, Т.П. Святополк-Мирский и др.), сочетавшаяся с проникновением в движение агентуры Государственного политического управления (Н.Н. Ланговой, СЯ. Эфрон и др.), вызывала про-тест другой части евразийцев, и после ряда расколов на грани 20-30-х годов евразийство пошло на убыль.

Первая волна русской эмиграции, пережив свой пик на рубеже 20-30-х годов, сошла на нет в 40-х. Ее представители доказали, что русская культура может существовать и вне России. Русская эмиграция совершила настоящий подвиг - сохранила и обогатила традиции русской культуры в чрезвычайно трудных условиях.

Начнем, естественно, с Первой эмигрантской волны. Ее называют еще Белой эмиграцией, и понятно почему. После поражений Белой Армии на Северо-Западе первыми военными эмигрантами стали части армии генерала Юденича, интернированные в 1918 году в Эстонии. После поражений на Востоке другой очаг эмиграционной диаспоры (примерно в 400 тыс. чел.) образовался в Маньчжурии с центром в Харбине. После поражений на Юге пароходы, отправлявшиеся из черноморских портов в тылу отступающих деникинских и врангелевских войск (главным образом Новороссийска, Севастополя и Одессы), как правило, брали курс на Константинополь, ставший на время “Малой Россией”.

Перед революцией численность российской колонии в Маньчжурии составляла не менее 200-220 тысяч человек, а к ноябрю 1920 года - уже не менее 288 тысяч человек. С отменой 23 сентября 1920 года статуса экстерриториальности для российских граждан в Китае все русское население в нем, в том числе и беженцы, перешло на незавидное положение бесподданных эмигрантов в чужом государстве, то есть на положение фактической диаспоры. На протяжении всего бурного периода Гражданской войны на Дальнем Востоке (1918-1922 годы) здесь наблюдалось значительное механическое движение население, заключавшееся, однако, не только в притоке населения, но и в значительном его оттоке - вследствие колчаковских, семеновских и прочих мобилизаций, реэмиграции и репатриации в большевистскую Россию.

Первый серьезный поток русских беженцев на Дальнем Востоке датируются началом 1920 года - временем, когда уже пала Омская директория; второй - октябрем-ноябрем 1920 года, когда было разгромлена армия так называемой “Российской Восточной окраины” под командованием атамана Г.М. Семенова (одни только регулярные его войска насчитывали более 20 тысяч человек; они были разоружены и интернированы в так называемых «цицикарских лагерях», после чего переселены китайцами в район Гродеково на юге Приморья); наконец, третий, - концом 1922 года, когда в регионе окончательно установилась советская власть (морем выехали лишь несколько тысяч человек, основной поток беженцев направлялся из Приморья в Маньчжурию и Корею, в Китай, на КВЖД их, за некоторыми исключениями, не пропускали; некоторых даже высылали в советскую Россию).

Следует указать на то любопытное обстоятельство, что, наряду с “белой”, в Китае, в частности, в 1918-1922 годах в Шанхае, некоторое время существовала и “красная” эмиграция, впрочем, немногочисленная (около 1 тысячи человек). После окончания гражданской войны в Приморье большинство революционеров вернулись на Дальний Восток. В ноябре 1922 года - как бы “на смену” им - на кораблях эскадр контр-адмиралов Старка и Безуара прибыли 4,5 тысячи белоэмигрантов; в сентябре 1923 года к ним присоединились и остатки дальневосточной флотилии с беженцами на борту. Положение эмигрантской колонии в Шанхае, по сравнению с Европой и Харбином, было несравненно более тяжелым, в том числе и из-за невозможности конкуренции с китайцами в сфере неквалифицированного труда. Второй по численности, но, может быть, первой по предприимчивости русской эмигрантской колонией во внутреннем Китае была община в Тяньцзине. В 1920-х здесь проживало около двух, а в 1930-х уже около 6 тысяч русских. По несколько сотен российских эмигрантов разместились в Пекине и в Ханьчжоу.

Вместе с тем в Китае, а именно в Синьцзяне на северо-западе страны, имелась еще одна значительная (более 5,5 тысячи человек) русская колония, состоявшая из казаков генерала Бакича и бывших чинов белой армии, отступивших сюда после поражений на Урале и в Семиречье: они поселились в сельской местности и занимались сельскохозяйственным трудом.

Наиболее видные “беженцы” (аристократы, чиновники и коммерсанты), как правило, были в состоянии оплатить билеты, визы и прочие сборы. В течение одной-двух недель в Константинополе они улаживали все формальности и отправлялись дальше, в Европу, - главным образом во Францию и Германию: к началу ноября 1920 года, согласно данным красноармейской разведки, их число достигло 35-40 тысяч человек.

Достойна быть упомянутой и такая статистически ничтожная, но политически “громкая” эмиграционная акция Советской России как депортация ученых гуманитарного профиля в 1922 году. Она состоялась осенью 1922 года: два знаменитых “философских парохода” доставили из Петрограда в Германию (Штеттин) около 50 выдающихся российских гуманитариев (вместе с членами их семей -- примерно 115 человек). Аналогичным образом были высланы из СССР и такие видные политики как Дан, Кускова, Прокопович, Пешехонов, Ладыженский. И к тем, и к другим, по всей видимости, был применен Декрет ВЦИК “Об административной высылке” от 10 августа 1922 года.

Определенных успехов по оказанию помощи русским эмигрантам добилась Лига Наций. Ф.Нансен, знаменитый норвежский полярный исследователь, назначенный в феврале 1921 года Комиссаром по делам русских беженцев, ввел для них особые удостоверения личности (так называемые “нансеновские паспорта”), со временем признанные в 31 стране мира. С помощью созданной Нансеном организации (Refugees Settlement Comission) около 25 тысяч беженцев было трудоустроено (главным образом, в США, Австрии, Бельгии, Германии, Венгрии и Чехословакии).

Общее количество эмигрантов из России, на 1 ноября 1920 года, по подсчетам американского Красного Креста, составляло 1194 тысяч человек; позднее эта оценка была увеличена до 2092 тысяч человек. Наиболее авторитетная оценка численности “белой эмиграции”, данная А. и Е. Кулишерами, так же говорит о 1,5-2,0 млн. человек. Она основывалась в том числе и на выборочных данных Лиги Наций, зафиксировавших, по состоянию на август 1921 года, более 1,4 млн. беженцев из России. В это число входили также 100 тысяч немцев-колонистов, 65 тысяч латышей, 55 тысяч греков и 12 тысяч карел. По странам прибытия эмигранты распределились таким образом (тысяч человек): Польша - 650, Германия - 300, Франция - 250, Румыния - 100, Югославия - 50, Греция - 31, Болгария - 30, Финляндия - 19, Турция - 11 и Египет - 3.

В то же время В. Кабузан оценивает общее число эмигрировавших из России в 1918-1924 годах величиной не менее 5 млн. человек, включая сюда и около 2 млн. оптантов, то есть жителей бывших российских (польских и прибалтийских) губерний, вошедших в состав новообразованных суверенных государств.

В 1922 году, согласно Н.А. Струве, сводная численность российской эмиграции составляла 863 тысячи человек, в 1930 году она сократилась до 630 тысяч и в 1937 году - до 450 тысяч человек. Территориальное распределение русской эмиграции представлено в табл. 1.

Эмиграция первой волны(Русская белая эмиграция)- волна эмиграции из России, возникшая вследствие событий почти шестилетней Гражданской войны (1917--1923) гг.Географически эта эмиграция из России была, прежде всего, направлена в страны Западной Европы. Основными центрами русской эмиграции первой волны стали Париж, Берлин, Прага, Белград, София. Значительная часть эмигрантов оседала также в Харбине, а в первое время в Константинополе. Первые русские трудовые и религиозные эмигранты в Австралии появились ещё в XIX веке, но это не было массовым явлением. После 1905 года в Австралии начали появляться и первые политические эмигранты. После 1917-1921 гг. в Австралии появились новые эмигранты, бежавшие из Советской России, но их было очень немного. Основными центрами новой эмиграции были Брисбен, Мельбурн, Сидней.

Эмигранты этого времени считали, свое изгнание вынужденным и кратковременным эпизодом, надеясь на скорое возвращение в Россию, после быстрого, как им казалось крушения советского государства. Во многом этими причинами вызвано их стремление обособится от активного участия в жизни стран пребывания, противодействие ассимиляции и нежелание адаптироваться в новой жизни. Они стремились ограничить свою жизнь рамками эмигрантской колонии.

Первая эмиграция состояла из наиболее культурных слоев российского дореволюционного общества, с непропорционально большой долей военных. По данным Лиги Наций, всего Россию после революции покинуло 1 миллион 160 тысяч беженцев. Около четверти из них принадлежали к Белым армиям, ушедшим в эмиграцию в разное время с разных фронтов.

Первый серьезный поток русских беженцев на Дальнем Востоке датируются началом 1920 года - временем. Второй - октябрем-ноябрем 1920 года, когда было разгромлена армия так называемой “Российской Восточной окраины” под командованием атамана Г.М. Семенова. Третий - концом 1922 года, когда в регионе окончательно установилась советская власть, (морем выехали лишь несколько тысяч человек, основной поток беженцев направлялся из Приморья в Маньчжурию и Корею, в Китай, за некоторыми исключениями, не пропускали, некоторых даже высылали в советскую Россию.

Вместе с тем в Китае, а именно в Синьцзяне на северо-западе страны, имелась еще одна значительная (более 5,5 тысячи человек) русская колония, состоявшая из казаков генерала Бакича и бывших чинов белой армии, отступивших сюда после поражений на Урале и в Семиречье, они поселились в сельской местности и занимались сельскохозяйственным трудом.

Общая же людность русских колоний в Маньчжурии и Китае в 1923 году, когда война уже закончилась, оценивалась приблизительно в 400 тысяч человек. Из этого количества не менее 100 тысяч получили в 1922-1923 годах советские паспорта, многие из них - не менее 100 тысяч человек - репатриировались в РСФСР (свою роль тут сыграла и объявленная 3 ноября 1921 года амнистия рядовым участникам белогвардейских соединений). Значительными (подчас до десятка тысяч человек в год) были на протяжении 1920-х годов и реэмиграции русских в другие страны, особенно молодежи, стремящейся в университеты (в частности, в США, Австралию и Южную Америку, а также Европу).

Первый поток беженцев на Юге России имел место также в начале 1920 года. Еще в мае 1920 года генералом Врангелем был учрежден так называемый “Эмиграционный Совет”, спустя год переименованный в Совет по расселению русских беженцев. Гражданских и военных беженцев расселяли в лагерях под Константинополем, на Принцевых островах и в Болгарии; военные лагеря в Галлиполи, Чаталдже и на Лемносе (Кубанский лагерь) находились под английской или французской администрацией. Последние операции по эвакуации армии Врангеля прошли с 11 по 14 ноября 1920 года: на корабли было погружено 15 тысяч казаков, 12 тысяч офицеров и 4-5 тысяч солдат регулярных частей, 10 тысяч юнкеров, 7 тысяч раненых офицеров, более 30 тысяч офицеров и чиновников тыла и до 60 тысяч гражданских лиц, в основном, членов семей офицеров и чиновников. Именно этой, крымской, волне эвакуированных эмиграция далась особенно тяжело.

В конце 1920 года картотека Главного справочного (или регистрационного) бюро уже насчитывала 190 тысяч имен с адресами. При этом количество военных оценивалась в 50-60 тысяч человек, а гражданских беженцев - в 130-150 тысяч человек.

К концу зимы 1921 года в Константинополе оставались лишь беднейшие и неимущие, а также военные. Началась стихийная реэвакуация, особенно крестьян и пленных красноармейцев, не опасавшихся репрессий. К февралю 1921 года число таких реэмигрантов достигло 5 тысяч человек. В марте к ним добавилось еще 6,5 тысячи казаков. Со временем она приняла и организованные формы.

Весной 1921 года генерал Врангель обратился к болгарскому и югославскому правительствам с запросом о возможности расселения русской армии на их территории. В августе согласие было получено: Югославия (Королевство сербов, хорватов и словенцев) приняла на казенный счет Кавалерийскую дивизию Барбовича, кубанских и часть донских казаков (с оружием; в их обязанности входило несение пограничной службы и государственные работы), а Болгария - весь 1-й корпус, военные училища и часть донских казаков (без оружия). Около 20% личного состава армии при этом покинуло армию и перешло на положение беженцев.

Около 35 тысяч российских эмигрантов (преимущественно военных) была расселена по различным, главным образом, балканским странам: 22 тысячи попали в Сербию, 5 тысяч в Тунис (порт Бизерта), 4 тысячи в Болгарию и по 2 тысячи в Румынию и Грецию.

Определенных успехов по оказанию помощи русским эмигрантам добилась Лига Наций. Ф. Нансен, знаменитый норвежский полярный исследователь, назначенный в феврале 1921 года Комиссаром по делам русских беженцев, ввел для них особые удостоверения личности (так называемые “нансеновские паспорта”), со временем признанные в 31 стране мира. С помощью созданной Нансеном организации (Refugees Settlement Comission) около 25 тысяч беженцев было трудоустроено (главным образом, в США, Австрии, Бельгии, Германии, Венгрии и Чехословакии).

Общее количество эмигрантов из России, на 1 ноября 1920 года, по подсчетам американского Красного Креста, составляло 1194 тысяч человек; позднее эта оценка была увеличена до 2092 тысяч человек. Наиболее авторитетная оценка численности “белой эмиграции”, данная А. и Е. Кулишерами, так же говорит о 1,5-2,0 млн. человек. Она основывалась в том числе и на выборочных данных Лиги Наций, зафиксировавших, по состоянию на август 1921 года, более 1,4 млн. беженцев из России. В это число входили также 100 тысяч немцев-колонистов, 65 тысяч латышей, 55 тысяч греков и 12 тысяч карел. По странам прибытия эмигранты распределились таким образом (тысяч человек): Польша - 650; Германия - 300; Франция - 250; Румыния - 100; Югославия - 50; Греция - 31; Болгария - 30; Финляндия - 19; Турция - 11 и Египет - 3.

Отделение эмиграции от оптации составляет весьма трудную, но все же важную задачу: в 1918-1922 годы общее число эмигрантов и репатриантов составило (по ряду стран, выборочно): в Польшу - 4,1 млн. человек, в Латвию - 130 тысяч человек, в Литву - 215 тысяч человек. Многие, особенно в Польше, на самом деле были транзитными эмигрантами и не задерживались там надолго.

По неполным данным Службы по делам беженцев Лиги наций, в 1926 году официально было зарегистрировано 755,3 тысячи русских и 205,7 тысячи армянских беженцев. Больше половины русских - около 400 тысяч человек - приняла тогда Франция; в Китае их находилось 76 тысяч, в Югославии, Латвии, Чехословакии и Болгарии приблизительно по 30-40 тысяч человек (в 1926 году всего в Болгарии находилось около 220 тысяч переселенцев из России). Большинство армян нашли пристанище в Сирии, Греции и Болгарии (соответственно, около 124, 42 и 20 тысяч человек).

Выполнивший роль главной перевалочной базы эмиграции Константинополь со временем утратил свое значение. Признанными центрами “первой эмиграции” (ее еще называют Белой) стали, на ее следующем этапе, Берлин и Харбин (до его оккупации японцами в 1936 году), а также Белград и София. Русское население Берлина насчитывало в 1921 году около 200 тысяч человек, оно особенно пострадало в годы экономического кризиса, и к 1925 году их оставалось всего 30 тысяч человек. Позднее на первые места выдвинулись Прага и Париж. Приход к власти нацистов еще более оттолкнул русских эмигрантов от Германии. На первые места в эмиграции выдвинулись Прага и, в особенности, Париж. Еще накануне Второй Мировой войны, но в особенности во время боевых действий и вскоре после войны обозначилась тенденция переезда части первой эмиграции в США.

– В первой половине XX века принято говорить о двух волнах эмиграции. «Первую волну» традиционно связывают с периодом революции и Гражданской войны. Это люди, покинувшие родину самостоятельно, в составе воинских частей, в потоке гражданских беженцев, отступивших за границу с чинами Белых армий, выехавшие за границу вместе с семьей или бежавшие за рубеж нелегально. В составе «первой» волны Россию покинули около одного миллиона человек.

В это число не входят представители русских национальных меньшинств, проживавших на бывших окраинах Российской империи, получивших независимость – они российскую или советскую границу не пересекали, а просто получили новый статус. Некоторые из них всё же отождествляли себя с русской эмиграцией и позднее стали эмигрантами, по разным причинам выехав дальше на Запад, в первую очередь из-за опасения прихода советской власти. Позднее в Зарубежье эмигрантами стали называть и детей, а порой и внуков преимущественно представителей «первой» волны, даже если они родились уже за пределами России – многое зависело от самоидентификации, мироощущения и жизнечувствия каждого конкретного человека.

«Вторая» волна 1940-х годов – это примерно полмиллиона человек, имевших гражданство СССР по состоянию на 22 июня 1941 года, покинувших территорию СССР в годы войны (часть остарбайтеров и военнопленных, не вернувшихся на родину из Европы, беженцы, добровольно выехавшие с оккупированной территории СССР, а также власовцы и другие советские граждане, сотрудничавшие с противником в разных формах, члены их семей) и избежавших послевоенных репатриаций. Сюда же можно причислить несколько тысяч советских военнослужащих и специалистов, перебежавших из советских оккупационных зон стран Европы на Запад во второй половине 1940-х годов. Но абсолютное большинство составляли жители территорий, присоединенных к СССР в 1939-1940-х годах. Доля представителей всех национальных групп, отождествлявших себя именно с российской культурой, в этом потоке была вряд ли больше 100 тыс. человек.

Мы будем говорить о «первой» волне российской эмиграции.

Тут нужно понимать, что русские эмигранты и русские белые эмигранты – это разные категории. Русский эмигрант – это человек, отождествлявший себя с определенной культурной – а в большинстве случаев и религиозной – традицией, независимо от национальных или политических симпатий. Русский белый эмигрант, кроме того, занимал и вполне определенную политическую позицию, часто – энергичную, принципиальную, активистскую , то есть активного неприятия большевистской власти, ее преступлений и противостояния ей – и в той или иной степени связывал себя с Белым движением и традицией национального сопротивления большевикам. При этом далеко не все русские эмигранты, считавшие себя принципиальными политическими противниками большевиков, симпатизировали белым. Так что палитра настроений, оценок, реакций, взглядов была яркой и разной.

Крымский Исход 1920 года, конечно, отличался от Нарвского, Одесского, Новороссийского, Дальневосточного и других исходов. И здесь дело не только в многочисленности – исход русских людей в Маньчжурию тоже был многочисленным. За короткий период пребывания у власти в Крыму и на Юге России в 1920 году генерал-лейтенанту барону Петру Николаевичу Врангелю и его ближайшему соратнику, чье имя гораздо меньше известно нашим современникам, в значительной степени удалось создать модель российской государственности и наглядно показать и современникам, и потомкам – на каких основах и принципах белые собирались созидать и восстанавливать Россию.

Крымский Исход – это конец несостоявшегося русского Тайваня. И очень важно, что Русская Армия, с которой ушли десятки тысяч гражданских беженцев, покинула родину проигравшей, но не побежденной большевиками, что впоследствии причиняло им немалые беспокойства. «Мы вынесли Россию на своих знаменах», – подчеркивал в одном из своих приказов генерал Врангель. В 1920-1921 годах в Крыму и в лагере I армейского корпуса в Галлиполи была создана и укреплена очевидная альтернатива большевистской власти – и военная, и политическая, и социальная, и духовно-нравственная. При этом ведь белые и беженцы, покидавшие Крым 95 лет назад, понятия не имели о том, какой чудовищной ценой Россия и ее народ заплатят за власть большевиков в ближайшие тридцать лет.

– Известны ли точные цифры уехавших?

– По данным генерала Врангеля, на 126 кораблях и судах Крым покинули 145 693 человека. По данным его соратников – подпоручика Владимира Христиановича Даватца и общественно-политического деятеля Николая Николаевича Львова – на 126 кораблях и судах были вывезены до 136 тыс. человек. Порядок цифр представим.

– История не знает сослагательного наклонения, но тем не менее – а если бы не уехали? Могли ли остаться? Что сыграло главную роль в выборе судьбы, какие аргументы?

– Ответ несложный: по моему мнению, Россия за период с конца 1917 года и до весны 1953 года пережила демографическую катастрофу. Всего за 35 лет в нашей стране после установления власти, самоназвавшейся, по выражению Александра Солженицына, «советской», при этой власти , а зачастую и вследствие ее политических и социально-экономических мероприятий – погибли более 50 млн человек .

Эта чудовищная цифра складывается из суммирования основных категорий погибших. Численность каждой из них по отдельности в целом известна и может быть аргументирована либо демографическими расчетами, либо официальной статистикой, здесь мы их только суммируем: 7,5 млн человек – жертвы гражданской войны, 4,5 млн человек – жертвы голода 1921-1922 годов, 6,5 млн человек – жертвы рукотворного голода 1933 года, 0,8 млн человек – «кулаки», погибшие на этапах раскулачивания и в спецпоселках для раскулаченных, примерно 1 млн – «контрреволюционеры» (так называемая «58-я статья»), расстрелянные по политическим обвинениям в 1923-1953 годах, 2 млн – заключенные, погибшие в колониях, тюрьмах, лагерях, на этапах, в изоляторах в 1922-1953 годах, 27 млн – жертвы локальных войн, конфликтов и Второй мировой войны, 1,3 млн – жертвы голода 1947 года и послевоенной борьбы власти с повстанцами.

Некоторые категории установить до сих пор проблематично, например, неизвестны оценки смертности от голода в сталинских колхозах в 1930-е – 1940-е годы по СССР, численность погибших при подавлении антиколхозных восстаний начала 1930-х годов, численность «сактированных» заключенных-доходяг, умерших сразу же после формального освобождения и в статистику смертности в ГУЛАГе не включенных, и т. д. В целом это разве не катастрофа? В какой стране мира всего за 35 лет произошло что-то подобное?

Да, конечно, и в царской России случались катаклизмы, только масштабы потерь несопоставимы. Например, от голода и холеры в 1891-1892 годах при Александре III погибли 375 тыс. человек, интеллигенция говорила: «Царь-голод». По всем составам преступлений, включая уголовные, а также преступления, за которые судили военно-полевые суды, в Российской империи почти за сорок лет, в 1875-1913 годах были казнены, со всеми допусками и преувеличениями, не более 10 тыс. человек – сравните с миллионом расстрелянных «контрреволюционеров». За 30 лет, в 1885-1915 годах в России в тюремной системе гражданского ведомства умерли 126 тыс. человек, это при низком уровне медицины и отсутствии антибиотиков – теперь сравните с двумя миллионами погибших заключенных советских тюрем и лагерей (это без раскулаченных).

А как оценить постоянное принуждение к жизни во лжи и лицемерии, опустошавших человеческие души и убивавших в человеке его духовное самостояние?.. Побуждения к доносительству, к смене убеждений по команде в соответствии с очередным решением партийно-политических органов?.. Нужно было демонстрировать лояльность, энтузиазм, преданность, изображать из себя «беспартийного большевика» – или быть им по убеждениям. Конечно, всё это имело необратимые последствия.

Таким образом, если бы не уехали – результат предсказать нетрудно. Особенно если учесть, что, например, на Среднем Урале в рамках репрессивной политики бывшим чинам Белых армий выносили смертные приговоры в том числе с формулировкой «в будущем для советской власти – пользы не принесет» . Иван Алексеевич Бунин в своей знаменитой речи 1924 года ответил на вопрос, почему не остались: «Мы так или иначе не приняли жизни, воцарившейся с некоторых пор в России, были в том или ином несогласии, в той или иной борьбе с этой жизнью и, убедившись, что дальнейшее сопротивление наше грозит нам лишь бесплодной, бессмысленной гибелью, ушли на чужбину» .

– Можно ли хотя бы приблизительно оценить масштаб потери, которую понесла Россия из-за эмиграции?

– Когда-нибудь это произойдет, когда будут составлены максимально полные поименные базы данных представителей русского образованного класса и мы сможем оценить масштабы потерь, которые были понесены обществом в результате революции, гражданской войны и эмиграции. Но для этого необходимо понимать значение и ценность человеческой жизни и человеческого капитала. Как можно оценить и чем измерить несозданные научные школы и технологии, не воспитанные поколения учеников и студентов, неосуществленные эксперименты и неразработанные теории, ненаписанные учебники, произведения и картины, неснятые кинофильмы, несделанные открытия, незащищенные диссертации и неоткрытые лаборатории…

Как оценить ущерб для правового сознания и общественного воспитания в результате исчезновения русских юристов?.. Как можно объяснить, что ум и таланты таких инженеров-авиаконструкторов как Игорь Иванович Сикорский, Александр Николаевич Прокофьев де Северский, Александр Михайлович Картвели – и сотен других инженеров, реализовавших себя за рубежом, о чем свидетельствуют анкеты Архива Общества русских инженеров – уникальны?..

Питирим Александрович Сорокин создал целый социологический факультет в Гарварде. Какой финансовой мерой можно измерить это интеллектуальное достижение, потерянное для России?.. А в каких единицах оценить многолетнюю работу кафедры истории русской культуры, работавшую под руководством Федора Августовича Степуна в Мюнхенском университете?.. Подобных примеров читатели и сами могут привести более чем достаточно.

– Если попытаться найти в трагедии эмиграции положительные моменты – были ли они? Что дала эмиграция России и миру? Известна фраза «Мы увезли Россию с собой». Действительно ли эмиграция позволила сохранить от уничтожения часть русской культуры?

– Если вновь вернуться к парижской речи Ивана Алексеевича Бунина, то он отчетливо сформулировал суть и смысл миссии русской эмиграции: свидетельство о том, что Россия – это не СССР, а русское и советское – диаметрально противоположные, враждебные и несмешиваемые понятия («Можно было претерпеть ставку Батыя, но Ленинград нельзя претерпеть» ); свидетельство о большевизме остальному миру; и – продолжение сопротивления. Да, эмиграция не свергла советской власти. Но, как сказал в одном из своих выступлений литератор и политзаключенный Никита Игоревич Кривошеин, она хотя бы на полчаса приблизила конец советской власти. А полчаса – это очень много.

– Существует множество мифов и стереотипов о русской эмиграции: белая кость, аристократия, монархисты, пропивающие награды в парижских кабаках… Откуда взялось всё это?

– В первую очередь, советский кинематограф.

– А существуют ли фильмы, достоверно, без искажений показывающие русскую эмиграцию? Что стоит смотреть или читать людям, интересующимся темой?

– На мой субъективный взгляд – с художественными кинофильмами пока у нас проблемы. Если говорить о документальном кино, то рекомендую многосерийный фильм петербургского режиссера-документалиста Михаила Львовича Ордовского-Танаевского «Русский Корпус. Свидетельства». Интервью, живые свидетельства, и в первую очередь – тональность, интонации, рефлексия рассказчиков – производят сильное впечатление независимо от личного отношения к их действиям и поступкам.

Если говорить о популярной исторической литературе, то порекомендовал бы начинающим читателям исторический очерк Михаила Викторовича Назарова «Миссия русской эмиграции» (I том). А за консультациями по поводу литературы по отдельным темам и сюжетам истории русской эмиграции можно обратиться в Дом русского зарубежья.

– Отношение эмигрантов к России – каким оно было? Какие настроения преобладали?

– Если говорить о довоенной эмиграции, то многие «сидели на чемоданах» и ждали, когда падет советская власть, чтобы вернуться на родину. В 1920-е – 1930-е годы политически активная часть эмиграции понимала, что на родине происходят огромные социальные перемены и их результаты нужно учитывать. Надежды на механическую реставрацию – власти, собственности, Дома Романовых, привычных форм дореволюционной жизни – вряд ли реалистичны. Поэтому эмиграция стремилась узнать и понять – что происходит «за железным занавесом» и как народ относится к власти. Для сбора информации использовались разные сведения, вплоть до перебросок через границу добровольцев. Большинство из них заканчивались трагично.

Конечно, часть эмиграции ушла в быт, небольшая часть – в той или иной форме – примирилась с советской властью. Были и те, кто не только вернулся, но и пошел служить большевикам в качестве агентов в Зарубежье. Среди самых известных примеров – муж Марины Цветаевой, первопоходник, подпоручик Марковского пехотного полка Сергей Яковлевич Эфрон и муж Надежды Плевицкой, начальник Корниловской Ударной дивизии генерал-майор Николай Владимирович Скоблин.

Но большинство, по крайней мере в Европе, занимали позицию непримиримую, а вот формы этой непримиримости варьировались.

По оценкам британских экспертов, в 1937-1938 годах в Европе проживали примерно 350 тыс. неассимилированных русских беженцев. В 1993 году сын офицера Корниловского Ударного полка Ярослав Александрович Трушнович рассказывал мне об этом так: «В 1934 году в Белграде было как минимум 80 русских организаций, включая Союз рыболовов в 16 человек, который тоже считался политической организацией. Подавляющее большинство военной эмиграции желало драться».

«Русский уголок» Парижа: перед русской церковью на rue Daru воскресным утром (1930 г.?)
(Huntington W. The Homesick Million. Russia-out-of-Russia. Boston, 1933.)

– Острый вопрос – эмиграция и сотрудничество с нацистской Германией. Какие были мотивы, аргументы у сторонников и противников? Сильный ли урон нанесло это «имиджу» русской эмиграции?

– Это большая и сложная тема, о которой скажу коротко. Ликвидация Российской государственности и суверенитета исключались. Думаю, что эмигрантов, которых мы бы назвали русскими национал-социалистами, было немного и они не пользовались серьезным политическим влиянием среди соотечественников. Гораздо больше было политически активных эмигрантов, интересовавшихся результатами социальных экспериментов Гитлера, Муссолини, Салазара 1930-х годов, искавших варианты «третьего пути» по организации общественной жизни и народного хозяйства – между классическим капитализмом и сталинским социализмом. По сравнению со сталинскими колхозами и ГУЛАГом, в котором к 1941 году находилось более 3,3 млн человек, этот «третий путь», «национально-трудовой строй» всё равно выглядел более оптимальным, так как допускал частную инициативу, предпринимательство и крестьянскую собственность на землю без реституции прав помещиков. Но и эти активисты вряд ли составляли большинство.

Думаю, что среди эмигрантов большинство в Европе составляли либо те, кто рассчитывал на то, что в войне между Германией и СССР рухнет власть Сталина, а дальше возможны варианты, либо те, кто занимал нейтральную позицию. Какая-то часть эмигрантов считала, что нужно защищать внешние границы СССР, так как объективно – это российские границы. Другие, вспоминая слова покойного генерала Врангеля, намеревались «идти хоть с чертом против большевиков при условии, что этот черт не сможет оседлать Россию».

Генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин считал, что нужно ориентироваться на англо-французских союзников, которые разобьют Гитлера, а затем и Сталина. Он принципиально и решительно отвергал участие в войне на стороне Германии, но ни на йоту не изменил своего отношения к большевистскому режиму и в 1946 году писал: «Ничто не изменилось в основных чертах идеологии большевиков и в практике управления ими страной. По-прежнему в СССР задушены слово и мысль; по-прежнему царит там потогонная система крепостного труда, а в концентрационных лагерях томятся на каторжных работах миллионы безвинных людей; по-прежнему доносы, сыск и провокация являются обычными методами советского правления, “стенка” – излюбленным средством расправы, а страх, всеподавляющий, животный страх – основным оплотом советского правопорядка. По-прежнему народы богатейшей в мире страны – нищи, безгласны, бессудны и бесправны. Этого не знает только тот, кто знать не желает». Вместе с тем Деникин со своей принципиальной позицией в годы войны оказался в меньшинстве.

Генерал-майор Антон Васильевич Туркул полагал, что русские эмигранты должны поддерживать тех «подсоветских» людей, которые поднимут трехцветный флаг и бросят вызов Сталину. В эмиграции в 1930-е годы нашла отклик точка зрения журнала «Часовой» и Национально-трудового союза о том, что такие люди найдутся и выйдут они из рядов Красной армии – в знак протеста против коллективизации и голода 1933 года, унесших миллионы человеческих жизней.

Генерал-лейтенант профессор Николай Николаевич Головин утверждал, что даже если – вопреки здравому смыслу – Германия будет вести против СССР колониальную войну, у нее никогда не хватит сил и ресурсов для того, чтобы оккупировать и удержать под своим контролем такую огромную территорию. И так далее. Мнений и вариантов действий предлагалось много.

На практике в 1941-1945 годах примерно 14-15 тысяч русских эмигрантов несли военную службу на стороне Германии, в том числе многие генералы и белые воины, включая, вероятно, несколько тысяч офицеров, а также Георгиевские кавалеры, офицеры службы Генерального штаба, герои и участники Первой мировой войны.

Участвовали в Сопротивлении и служили в войсках союзников сотни русских эмигрантов, может быть – несколько тысяч максимум. Но белых воинов среди них было несопоставимо меньше. Один из самых известных из них – Л.-гв. штабс-капитан конной артиллерии Игорь Александрович Кривошеин, участник французского Сопротивления и узник Бухенвальда. В 1947 году французские власти депортировали его вместе с семьей из Франции. В итоге он репатриировался в СССР, в 1949 году был арестован органами МГБ и осужден на десять лет за «сотрудничество с мировой буржуазией». В 1954 году его освободили, а выпустили из СССР обратно во Францию лишь в 1974 году.

Особая история – служба белых воинов во власовской армии. Из 35 генералов власовской армии – более половины участвовали в Белом движении, среди полковников, подполковников и войсковых старшин их доля превысила четверть. Бывшие чины Белых армий преобладали на должностях командиров частей и соединений. Кроме офицеров Русского Корпуса и Казачьего Стана, они дали власовцам корпусного, дивизионного и как минимум пять полковых и четырех батальонных командиров.

Конечно, были и эмигранты, сохранившие в годы войны нейтральную позицию. Судить об ущербе «имиджу» эмиграции мне здесь трудно – гражданские войны за 25-30 лет не заканчиваются, а эмигранты считали, что они ведут свою гражданскую войну. Эту точку зрения либо можно принять, либо отвергнуть, а оценки поступков в любом случае будут индивидуальны, и вряд ли когда-либо они станут единодушными. Поэтому предлагаю оценить аргументы и мотивы участников событий самим читателям, посмотрев на досуге вышеупомянутый фильм Михаила Ордовского-Танаевского.

– Что изменилось для эмигрантов после крушения советского строя?

– Или – что не изменилось?.. Эти вопросы лучше задать самим эмигрантам. Если коротко – было очень много надежд. Борис Степанович Брюно, кадет Владикавказского кадетского корпуса, в 1991 году говорил мне, что будущее России зависит от того, найдутся ли хорошие священники, хорошие учителя и хорошие офицеры. Кто и что хотел увидеть в постсоветской России?.. Для одних – самым важным оказались границы, собирание земель и территорий вокруг Российского государства. Для других – главное волнение и опасения связывались с сохранением советского наследия, мавзолея и новым витком сталинославия. Для третьих – важнейшую роль имеет место России в окружающем мире – или отстраненность и дистанцированность от этого мира. Но многие сердечно и искренне, несмотря на преклонный возраст, ринулись помогать и посильно служить, издавать на свои крошечные пенсии книги, журналы, воссоздавать разрушенные храмы… Единицы переехали и вернулись на родину. Но нужно понимать, что после революции 1917 года прошли три поколения, и русская эмиграция в 1990-е годы была совсем не такой, как в 1950-е – 1960-е.

– Что сегодня представляют из себя эмигрантские общины? Насколько ассимилировались или, наоборот, сохранили национальную идентичность?

– На мой взгляд, Русское Зарубежье, о котором говорил в своей парижской речи Иван Алексеевич Бунин в 1924 году, стало неотъемлемой частью российской истории и культуры еще в конце прошлого века. Всего один красноречивый пример: в эмиграции уже давно не отмечается памятными богослужениями, собраниями и выступлениями 7 ноября – годовщина захвата власти большевиками в России, День Скорби и Непримиримости, когда-то объединявший практически всю эмиграцию.

– Травма в общественном сознании, как последствие раскола и Исхода – она уже залечена или еще нет? Переживаем ли мы сегодня последствия? Какие?

– А вы полагаете, что раскол и Исход 1920 года кого-то всерьез заботят?.. Они вполне будут скоро забыты. Помирят непримиримое. В этом смысле боюсь, что мы стоим перед лукавым искушением. Мы давно отказались от серьезного и честного разговора о собственном прошлом – о большевизме и его цене. Мы всё пытаемся соединить ГУЛАГ, колхозы, НКВД и миллионные жертвы – с исторической Россией. При необходимости в один ряд поставят и Дзержинского, и Бунина, и Сталина, и митрополита Антония (Храповицкого).

Зачем нужно было устраивать перезахоронение в России Вдовствующей императрицы Марии Федоровны? Чтобы везти ее останки мимо памятников убийце ее детей и внуков?..

Зачем нужно было устраивать перезахоронение в России генерал-лейтенанта Антона Ивановича Деникина и Ивана Александровича Ильина?.. Чтобы и далее без тени смущения прославлять Сталина и «счастливую колхозную жизнь» с трудоднями в виде палочек в колхозном табеле?..

Русская эмиграция всегда считала себя голосом свободной России – в словах, делах, мыслях, в устроении церковной и приходской жизни, в творчестве и молитве, в отрицании большевистской несвободы, губительной для человеческого духа. Но разве не новой несвободы ищет современная Россия? И следовательно – для чего нам такой богатый и разный эмигрантский опыт, если нуждаемся мы только в эмигрантских раритетах, чтобы улучшить свой имидж?..

Русского Зарубежья больше нет. Следовательно, нет и эмигрантского неприятия советской власти, а те эмигранты и их потомки, которые остались – не все , слава Богу, но многие с нею теперь предпочитают соглашаться, не замечая или не желая замечать тревожные события и факты. И они, и мы, по-моему, разучились в значительной степени различать духов – и видеть разницу между русским и советским. Между большевизмом и Россией.

Нынче мы постепенно и успешно приватизируем остатки Зарубежной России, включая архивы, документы, экспонаты – и даже в отдельных случаях останки – лишь бы ничто нам не мешало и не препятствовало пребывать в историческом беспамятстве, благодушии и равнодушии. Поэтому мы стремимся как можно скорее забыть о том, что национальная эмиграция стремилась хотя бы на полчаса приблизить конец советской власти.

Подготовил Артем Левченко

Предметом нашего исследования являются история и основные закономерности христианской деятельности русской эмиграции после 1917 года. Процесс эмиграции шел неравномерно, в определенные периоды времени на постоянное место жительства за границу выезжали значительные массы людей, в другие периоды потоки эмиграции по разным причинам “иссякали”. Рассмотрим подробнее эти потоки (волны эмиграции), обращая особое внимание на их отношение к христианской жизни.

Принято выделять четыре волны русской послереволюционной эмиграции:

Первая (1920-е годы);

Вторая (1940-е годы);

Третья (1970-е годы);

Четвертая (конец 1980-х - начало 1990-х годов).

Однако прежде чем перейти к более подробному рассмотрению этих потоков эмиграции, необходимо упомянуть дореволюционную эмиграцию , которая оказала значительное влияние на религиозную деятельность русской эмиграции в послереволюционное время.

До революции существовали два основных потока русской эмиграции: в Западную Европу и в США и Канаду; во втором потоке особо следует отметить украинцев.

а) Представители русской аристократии и буржуазии, выехавшие из России по различным причинам и после 1917 года оставшиеся за границей. Из этой среды вышло весьма немного духовных лиц, но они могли оказать и часто оказывали значительную материальную помощь церковным общинам за рубежом и занимались иными видами церковной благотворительной деятельности (в частности, помогая неимущим русским эмигрантам в процессе их адаптации к новой жизни за границей).

б) Эмигранты еврейского происхождения (в основном из западных и южных регионов Российской империи), спасающиеся от погромов. Эта часть эмигрантов, как правило, в той или иной степени исповедовала иудаизм и поэтому не имеет прямого отношения к предмету нашего исследования.

в) Эмигранты из Украины (преимущественно из западной части и так называемой Карпатской Руси). Основной причиной их эмиграции обычно считается экономическое стремление к обретению земель в Канаде и в США, однако для их эмиграции были и определенные политические и религиозные причины. В числе политических причин можно назвать противостояние полонизации с одной стороны и русификации - с другой (поскольку эта часть населения обладала определенным национальным (в частности, языковым, обрядовым и др.) своеобразием и стремилась сохранить его). По религиозной принадлежности эти украинские эмигранты были частью православные, частью католики восточного обряда (униаты). Первые нередко вступали в противоречие с католическим окружением, вторые - как с православной (поскольку они официально считались православными, но отказывались принимать таинства Православной Церкви), так и с латинской католической иерархией, поскольку далеко не все представители традиционного (латинского) католичества признавали правомерность как самого использования восточного обряда, так и некоторых его особенностей (в частности, женатого духовенства). Приехав в США и Канаду, они также встретились с неприятием со стороны местных иерархов Католической Церкви, что стало одной из причин массового обращения этой части эмиграции в Православие. Другой, более важной причиной обращения послужила большая миссионерская работа, проводимая православными в Америке. Этой работе оказывали особое содействие бывшие тогда правящими архиереями в Америке епископ Алеутский и Аляскинский Владимир (Соколовский, в Америке с 1887/1888 по 1891 годы), принявший в Православие эту группу верующих, наследовавший ему на этой кафедре епископ Николай (Зиоров, 1891–1898) и архиепископ Алеутский и Северо-Американский Тихон (Белавин, будущий Святейший Патриарх Московский и всея Руси, причисленный позднее к лику святых; 1898–1907). Обосновавшись в Америке, эта группа эмигрантов оказывала большое содействие становлению православных общин в США и Канаде. Из ее среды вышли многие видные епископы, священники и богословы Православной Церкви в Америке (Orthodox Church in America), до настоящего времени играющие ведущую роль в руководстве этой Церковью. В качестве примеров современных потомков этих эмигрантов можно назвать предстоятелей этой Церкви Высокопреосвященнейших Феодосия и Германа, митрополитов всея Америки и Канады, заведующих канцелярией Православной Церкви в Америке протопресвитеров Даниила Губяка (бывшего впоследствии настоятелем Московского подворья Православной Церкви в Америке, ученика и последователя видного американского православного богослова протопресвитера Александра Шмемана) и Родиона Кондратика, ответственного секретаря Православной Церкви в Америке по связям с общественностью протоиерея Григория Гавриляка и многих других.

г) Русские духоборы, выехавшие в Америку по ходатайству Л. Н. Толстого. Духоборы, как правило, старались сохранить в эмиграции принятые ими традиции и обряды, жили весьма обособлено и в целом не оказали значительного влияния на духовную жизнь русской эмиграции.

д) Революционеры, сторонники различных русских политических партий и течений, скрывавшиеся от преследования властей (в основном в Западной Европе), незначительная часть которых по различным причинам осталась в эмиграции после революции. Эта группа, как правило, была настроена атеистически, и лишь немногие из нее впоследствии пришли в Церковь.

Первая волна русской эмиграции, как мы отмечали выше, приходится на 1920-е годы. Гражданская война Белой армией проиграна, и многие россияне, по тем или иным причинам опасающиеся преследования со стороны большевиков, вынуждены эмигрировать.

В составе русской эмиграции первой волны можно выделить следующие основные потоки:

а) Эмигранты с Юга России (вместе с отступающими частями армии генерала П. Н. Врангеля). Путь их, как правило, лежал через Константинополь на Балканы (в Югославию, Чехословакию и Болгарию). Затем многие представители этого течения русской эмиграции переехали в Западную Европу (преимущественно во Францию), а часть обосновалась в США. Подобным путем проследовал, например, видный русский иерарх митрополит Вениамин (Федченков, в конце жизни, правда, вернувшийся в Россию) и многие другие.

б) Эмигранты с Востока России (вместе с отступающими частями армии адмирала А. В. Колчака). Многие из них попали в Китай, а после китайской революции были вынуждены выехать в Австралию. Незначительная часть этого потока осталась в Австралии, а большинство переехало в Америку.

в) Эмигранты с Запада России, многие из которых невольно оказались в эмиграции в связи с изменением государственных границ (Польша, Финляндия, Латвия, Литва и Эстония стали самостоятельными государствами, Западная Украина и Западная Белоруссия вошли в состав Польши и т. д.). Некоторые из них остались на месте, другие же через Восточную Европу проследовали в Западную; часть их отправилась затем далее, в США и Канаду.

Пути эмиграции ряда представителей этой волны были и иными, но они не носили массового характера.

Религиозная деятельность первой волны эмиграции оказала огромное влияние на духовную жизнь не только русского зарубежья, но и населения самих тех стран, в которых оказались русские изгнанники. В качестве примеров можно назвать создание и деятельность Русского студенческого христианского движения (РСХД), Свято-Сергиевского Православного богословского института в Париже, Института им. Н. П. Кондакова в Праге, Свято-Владимирской Православной духовной семинарии в Крествуде (США), Свято-Троицкой Православной духовной семинарии в Джорданвилле (США) и многие другие.

Приведем некоторые вехи развития религиозной деятельности первой волны эмиграции.

В начале 1920-х годов создается Русское студенческое христианское движение (РСХД). Начало организованному Движению было положено 1–8 октября 1923 года на I общем съезде РСХД в местечке Пшеров близ Праги (Чехословакия).

В 1925 году начинает работу Свято-Сергиевский Богословский институт в Париже, преподавателями которого в разные годы были ведущие православные богословы и религиозные деятели русского зарубежья: епископ (впоследствии митрополит) Вениамин (Федченков), протопресвитеры Борис Бобринской, Василий Зеньковский, Алексий Князев, архимандрит Киприан (Керн), протоиереи Сергий Булгаков, Георгий Флоровский; А. В. Карташев, Г. П. Федотов и другие. Институт окончили или учились в нем митрополит Николай (Еремин), архиепископы Георгий (Вагнер), Никон (Греве), Павел (Голышев), Серафим (Дулгов), Серафим (Родионов), епископы Александр (Семенов Тян-Шанский), Дионисий (Лукин), Константин (Ессенский), Мефодий (Кульман), Феодор (Текучев), протопресвитеры Александр Шмеман и Иоанн Мейендорф, протоиереи Николай Озолин, Михаил Фортунато, иеромонах Савва (Струве), один из руководителей Русского студенческого христианского движения К. А. Ельчанинов, видные православные богословы П. Н. Евдокимов и И. М. Концевич и др.

В ноябре 1927 года в храме Свято-Сергиевского подворья в Париже была совершена первая литургия на французском языке, а в конце 1928 - начале 1929 годов родился первый франкоязычный православный приход святой Женевьевы (Геновефы Парижской), настоятелем которого был назначен о. Лев (Жилле). Первые богослужения проходили в помещении РСХД на бульваре Монпарнас, д. 10, а затем, благодаря содействию П. Н. Евдокимова, приходу был предоставлен бывший лютеранский храм Святой Троицы в 13-м округе Парижа .

Значительную роль в духовной жизни русского зарубежья сыграло также братство святителя Фотия, действовавшее под омофором Московского Патриархата. В это братство входили братья Евграф, Максим и Петр Ковалевские, В. Н. Лосский и другие.

В составе первой волны эмиграции были представители аристократии, буржуазии, армии, творческой интеллигенции, а также немало выходцев из народа - крестьян и рабочих. Социальный состав этой волны эмиграции представляет интерес для изучения религиозной деятельности русского зарубежья прежде всего в связи со значительным социальным расслоением эмигрантской массы (особенно в первое время). Люди из близких социальных слоев старались держаться вместе, и, как отмечал митрополит Евлогий, описанное социальное расслоение иногда накладывало существенный отпечаток на устройство церковной жизни целых приходов.

Так, в 1925 году общество галлиполийцев в Париже (объединявшее многих представителей военной эмиграции, имевших отношение к этой военной кампании) арендовало помещение для своих собраний и устроило там церковь во имя преподобного Сергия Радонежского. В духовной жизни этого прихода долго имели место нестроения, пока его настоятелем не был назначен отец Виктор Юрьев (будущий протопресвитер), сам бывший галлиполийцем . В другом православном приходе в городе Кламаре под Парижем собрались представители русской аристократии (член учредительного комитета Свято-Сергиевского подворья в Париже граф К. А. Бутенев-Хрептович, князья Трубецкие, Лопухины и др.). Духовная жизнь этого прихода стала возрождаться после назначения туда настоятелем пожилого священника Михаила Осоргина, родственника Трубецких, в прошлом кавалергарда, а затем губернатора. Как писал митрополит Евлогий, отец Михаил Осоргин был “среди своих многочисленных родственников в Кламаре <…> как бы патриарх над всем родовым объединением: судит и мирит, обличает и поощряет, а также крестит, венчает, хоронит. Пастырь добрый, евангельский” .

Вторая волна русской эмиграции (1940-е годы) имела одно главное направление: с оккупированных территорий запада СССР в Германию и Австрию (в соответствии с отступлением немецкой армии), а оттуда - в Южную Америку (Аргентина и др.), США и Канаду, но в нее, как и в первую эмиграцию, было вовлечено немало людей. Представителями ее в основном были люди, интернированные фашистской Германией из России во время второй мировой войны. Другая часть этой волны состояла из людей, по различным причинам покинувших Советский Союз с отступающими немецкими войсками. И, наконец, третья, менее многочисленная, часть этой волны добровольно, по тем или иным причинам, приняла решение сотрудничать с Германией в ее войне против Советского Союза, в том числе лица, объединенные в составе так называемой “Русской освободительной армии” (РОА) под руководством генерала А. А. Власова (“власовцы”). Все они справедливо опасались возвращения в СССР, где их с большой вероятностью ожидали жестокие репрессии.

После окончания войны некоторые из указанных лиц по соглашению между державами-победительницами были высланы в СССР и репрессированы. Желая избежать репатриации, представители второй волны эмиграции покидали Европу и в конце концов осели в Южной Америке (Аргентина, Чили и др. страны), в США и Канаде.

Духовное состояние второй волны эмиграции было весьма своеобразным. С одной стороны, эмигранты второй волны в течение длительного времени жили в условиях советского атеистического строя. С другой стороны, многие из них еще помнили религиозную жизнь в дореволюционной России и стремились к восстановлению религиозных устоев. Вторая эмиграция дала русскому зарубежью не много священников и богословов, но значительную массу верующих, пополнивших состав православных приходов в Южной и Северной Америке (преимущественно под омофором Русской Православной Церкви Заграницей (РПЦЗ)). В числе наиболее ярких религиозных деятелей второй волны можно назвать архиепископа Андрея (Рымаренко) и протоиерея Димитрия Константинова.

Сравнивая первую и вторую волну эмиграции, протоиерей Димитрий Константинов отмечает, что последняя, “осев по ряду причин не столько в Европе, сколько на других континентах, стала эмиграцией <…> храмостроительной” . В то же время он подчеркивает, что представители духовной элиты первой волны эмиграции относились ко второй волне с известным пренебрежением, как к «чему-то малоценному, “советскому”, непонятному, невежественному и едва ли не полудикому» .

Третья волна эмиграции (1970-е годы) носила преимущественно политический характер. Ее основу составили лица еврейской национальности, эмигрировавшие в Израиль, ряд правозащитников и диссидентов, подвергшихся репрессиям в СССР (в том числе преследуемых за веру), а также так называемые “невозвращенцы”. Некоторые из них оставались в Израиле, другие перебирались оттуда в США. Совсем немногие направлялись непосредственно в США, и единицы - в Западную Европу.

Духовный уровень христианской части этой волны эмиграции был весьма невысок, однако в условиях эмиграции некоторые ее представители пришли к Богу и стали священниками и богословами. В числе религиозных деятелей третьей волны можно упомянуть, например, священников Илию Шмаина, служившего в Святой Земле и во Франции, а затем возвратившегося на родину, и настоятеля храма Христа Спасителя в Нью-Йорке священника Михаила Аксенова.

Четвертая волна эмиграции началась после перестройки в конце 1980-х годов. Она носила преимущественно экономический характер. Эмигранты 80-х годов ехали в США, Канаду, Западную Европу (преимущественно в Германию) и, по сложившейся традиции, в Израиль.

Некоторые уезжали за границу для получения серьезного классического богословского образования. В качестве примеров религиозных деятелей четвертой волны можно назвать известного богослова иеромонаха Николая (Сахарова), исследователя духовного наследия архимандрита Софрония (Сахарова), и настоятеля храма Сошествия Святого Духа на апостолов в г. Бриджпорте (США) священника Вадима Письменного.

В целом же духовный уровень представителей этой волны примерно соответствовал уровню третьей волны. Так же, как и тогда, люди, далекие от веры, оказавшись в эмиграции, в одиночестве и в отрыве от привычного им уклада, нередко стремятся к русскоязычному общению. Православный храм часто становится не только духовным центром, но и местом регулярных встреч русской общины. Постепенно люди приходят к Богу и включаются в духовный ритм православного богослужения.

В заключение необходимо отметить общую для русского зарубежья тенденцию. Многие потомки русских эмигрантов во втором и особенно в третьем поколении перестают владеть русским языком и, оставаясь православными, в значительной степени теряют духовную связь с родиной своих предков. Один из видных пастырей русской эмиграции протоиерей Борис Старк (1909–1996), представитель первой волны, вспоминает, в частности: “Я знал одну семью в Париже, где дети воспитывались совершеннейшими французами. Все русское было под запретом, даже язык. Родители, на себе испытавшие тиски ностальгии, не хотели таких же мук для своих чад <…> Не берусь осуждать этих людей. Они желали детям только добра, хотели уберечь их от горьких метаний, чтобы они не рвались на утраченный русский берег. Почти все дети, бывшие моими воспитанниками в Русском доме в Париже и оставшиеся там, сейчас уже в самой малой степени осознают себя русскими. А что говорить об их детях!” . В то же время, как было отмечено выше, на Запад прибывают новые эмигранты из России, которые пополняют русскую общину (хотя изначально они в целом весьма далеки от религии), и некоторые из них в эмиграции постепенно находят путь к Богу и к Церкви.

Таким образом, можно видеть, что представители всех волн русской эмиграции нашли свое место в религиозной жизни русского зарубежья. Религиозная деятельность во все времена была и остается важной составной частью жизни русской эмиграции.

Бер-Сижель Е. Первый франкоязычный православный приход // Альфа и Омега. 2002. № 3(33). С. 326, 330, 332.

Константинов Д. В. Через туннель XX столетия / Под редакцией А. В. Попова . (Материалы к истории русской политической эмиграции. Вып. III). М., 1997. С. 363.

Интервью с протоиереем Борисом Старком // Переписка на исторические темы. Сб. статей. М., 1989. С. 324.