Как называется пастух оленьего стада. Великое кочевье северного оленя. Толковый словарь Даля

Чукотское оленеводство – дело непростое : оленьи стада буквально растворяются на бескрайних просторах и в хаосе сопок. Человеку, чтобы удерживать подле себя полудиких животных, требуются изрядное умение и сноровка. А тут еще погода поблажек не дает, да и волки не дремлют. Чуть зазевался, враз можно растерять наработанное годами! Поэтому считают оленей регулярно. Вот и в усть-бельском хозяйстве со звучным названием, доставшимся с советских времен – «Первый ревком Чукотки», стада просчитывают несколько раз в год. Например, осенью, когда помимо прочего необходимо узнать, насколько пополнилось оленепоголовье подросшим за лето молодняком. Для этого с центральной усадьбы отправляется целая экспедиция. На большом вездеходе уложен кораль – передвижной загон. На двух других едет непосредственно отряд коральщиков со своим скарбом: рабочие, зоотехники, ветспециалисты.

Здесь действуют неписаные правила, и все куда проще. Здесь люди и олени, взмыленные от пота: и пыль летит во все стороны, и шерсть клочьями. Другая жизнь!

Заполярный оазис. Первая остановка – перевалочная база Афонькино, расположенная посреди одноименной рощи. На Чукотке с лесом, прямо скажем, небогато, а тут вокруг старых домиков высятся тополи и ивы-чозении. Вдоль и поперек роща живописно изрезана многочисленными рукавами местной речушки. После тундрового однообразия этот реликтовый оазис не может не радовать глаз. К тому же в подлеске в изобилии ягодники: красная смородина, шиповник, голубика. Быт на Афонькино скромен. Зато оленеводы, оказавшиеся поблизости, могут здесь пополнить запасы продовольствия и горючего для техники. Да и просто передохнуть и помыться.

Кораль. Позади остались сотни километров путевого бездорожья. Экспедиция прибыла в первую бригаду. На возведение кораля ушло полдня, к утру загон полностью готов. Большое стадо в кораль загоняет всего один пастух. Остальные, образуя живую преграду, ложатся по сторонам. Тихим посвистом успокаивая встревоженных оленей, загонщик передвигается от одного края стада к другому. Идет неспешно, вразвалочку и лишь взмахом аркана осаживает беспокойных самок-важенок, пытающихся увести своих телят в сторону. Постепенно человек «вдавливает» животных внутрь кораля. Но беспрекословно входят лишь старые ездовые кастраты, спокойно выискивая ягель под копытами. Большинство же оленей, поддаваясь примеру мечущихся самок, хотя не раз участвовали в подобной процедуре, нервничают. И, как обычно в случаях опасности, они пускаются по кругу. Ускоряясь, животные почему-то всегда закручивают бег против часовой стрелки. И традиционно наиболее сильные прячутся в середину, с краю вынуждены бежать слабые, в основном молодняк. Пытаясь утихомирить животных, одинокий загонщик продолжает неустанно насвистывать. Этот монотонный посвист словно гипнотизирует впадающих в массовый психоз парнокопытных. Мол, все нормально, успокойтесь, тише-тише! И что странно - помогает: олени замедляют бег. Так или иначе, стадо оказывается внутри кораля. Следует короткая команда, загонщики с длинными полотнищами в руках бросаются перекрывать рогачам путь к отступлению.

Олени и самолеты. «Заго-о-он!» – протяжная команда возвестила о начале работы кораля. И все пошло своим чередом, словно отлаженный конвейер. Раз за разом коральщики с криками отсекают от общей массы стада очередную партию и загоняют до полутора сотен животных в так называемую предвариловку. Затем ошалевших оленей более мелкими группами перегоняют через еще меньшую камеру – и дальше по станку, где животным вкалывают под шкуры вакцины против бруцеллеза и личинок подкожного овода. Тут же у быков-производителей берется кровь на анализ. Дело движется быстро: только и слышится дробь копыт по настилу станка, перемежающаяся репликами и криками коральщиков.

– Важенка, бычок… Коли его… Получил свою порцию, отваливай… А ты куда прешь, черт рогатый… Кровь идет! Кро-о-вь!..

В станок влетает бык-производитель. Преграждая путь рогачу, его поджидает ветспециалист Петр Омрытагин с неизменной пробиркой и толстой иглой в руках.

– О, дяденька, иди сюда, – шутливо приветствует он. Опасаясь рогов, Петр бочком подступает к быку. Несколько секунд – и процедура закончена. Отпущенный олень с выпученными глазами со всех ног улепетывает от кораля. Вдруг сквозь шум доносится гул турбин. Через какое-то время прогудел другой самолет... Занятно: там, высоко за облаками, люди летят по своим делам и не задумываются, что под ними, посреди Чукотки, кто-то в это же самое время упражняется с оленями. Вроде разделяют нас какие-то километры, но на самом деле мы словно в разных мирах. Там высокие технологии, комфорт, гипертрофированная безопасность: крохотный перочинный нож воспринимается как потенциальная угроза. В тундре все по-другому. У каждого на поясе настоящий тесак, а то и два. И никто разрешение на ношение холодного оружия не спрашивает. Здесь действуют неписаные правила, и все куда проще. Здесь люди и олени, взмыленные от пота: и пыль летит во все стороны, и шерсть клочьями. Другая жизнь!

Бригадная метка. На выходе из кораля на карандаш берется каждое животное. Причем учет идет не абы как, а по категориям: важенки отдельно, бычки отдельно и так далее, кастраты, третьяки... Помогает пересчитывать стадо старый опытный оленевод Николай Ынкенаймын. Словно заведенный, он раз за разом громким протяжным голосом по-чукотски называет, к каким категориям относятся олени, стремительно выскакивающие один за другим из станка. То и дело слышится: – Кею… кею… – значит, зачастили телята. А их уже ждут. Молодые пастухи устраивают целые соревнования, состязаясь, кто больше изловит чаатом-арканом телят. В азарте арканы сталкиваются в воздухе, путаются. Пойманные малыши отчаянно бьются в удавке. Их тут же валят на землю и быстро вырезают ножом на оленьих ушах бригадную метку. По такой метке, если теленок отобьется от сородичей, определяется его принадлежность к тому или иному стаду. Поддалась всеобщему азарту и повариха Елена Яник. Неторопливо собрала кольцами аркан, бросок… оп! Петля захлестнулась точно на шее проносящегося мимо теленка. Парни от удивления дружно вскрикнули. Зря удивляются – в юности Елена не один год пастушила наравне с мужчинами.

В сумятице загонов обезумевшие олени ломали себе ноги, рвали полотно кораля и вырывались наружу. Доставалось и людям. Вот зазевался коральщик – и оказался под лавиной парнокопытных. Все, конец!

А сестры-хохотушки Дуся и Матрена Ынкенаймын обходятся без арканов: вытаскивают брыкающихся кею прямо из станка. Ухватившись за тонкие рожки, тундровички весело борются с телятами – окрепшие за лето малыши упираются изо всех сил! Да куда там, девчата оставили парней совсем без работы – земля вокруг сплошь усеяна обрезками нежной кожи с телячьих ушей.

Дикое оленеводство. Чтобы заинтересовать оленеводов в улучшении показателей, в «Ревкоме» организовали соревнование на самое упитанное стадо. Победителям обещан новенький снегоход. Одним из явных фаворитов считается седьмая бригада. И в самом деле, упитанность в их стаде выше всяких похвал. Причина – в вольном выпасе. Пастухи по большей части лишь наблюдают за своими рогатыми питомцами со стороны, предоставляя оленям пастись самостоятельно. Вот и нарастили парнокопытные на вольных хлебах жир в два-три пальца толщиной. Стали упитанными и дикими. Пока своенравных животных седьмой прогнали через кораль, все здорово намаялись. На обработку стада потребовалось три дня, а сколько нервов было потрачено! В сумятице загонов обезумевшие олени ломали себе ноги, рвали полотно кораля и вырывались наружу. Доставалось и людям. Вот зазевался коральщик – и оказался под лавиной парнокопытных. Все, конец! Нет, поднялся, кривясь от боли, захромал в сторону. Счастье, что рогачей не подковывают – парень отделался лишь ушибами. Повезло!

Иди глазки кушать. Конечная точка длинного пути – Осиновая. Почему рощу так назвали, когда вокруг ни одной осины, – загадка. Зато вдоль реки на километры протянулись заросли тополя и чозении. А еще можно увидеть березу, вот уж удивительная встреча! В общем, вокруг настоящий лес с буреломами и звериными тропами. Коральщики в гостях у десятой бригады. В стойбище оживление, в котлах варятся большие куски оленины. Выложенное затем в большой эмалированный таз мясо аппетитно парится на морозце. Ешь от души, сколько сможешь осилить. Но после месячной мясной диеты непривычному человеку уже очень хочется хотя бы молочного супа. Сварили кашу на оленьей крови, и тундровики уплетают за обе щеки. Рядом с приезжими целый день крутится маленький будущий оленевод – Богдан, мальчонка лет шести. Чумазый мальчуган страшно доволен – столько народу понаехало! С его мордашки не сходит беззубая озорная улыбка. Если же кто из взрослых откликается поиграть с ним, тундровичок и вовсе на седьмом небе от счастья. И пускай от мокрого снега он давно продрог и промок, в тепло его не загнать. – Богдан! Богдан… – позвал младший братик, сидящий подле матери, которая по локоть в крови разделывала оленью голову. – Иди глазки кушать! – Глазки? – переспросил с неизменной улыбкой Богдан. Неуклюже загребая снег большими отцовскими сапогами, мальчик направился за угощением. Мама, предварительно надрезав кожицу, протянула большой, еще теплый глаз. Богдан с видимым удовольствием отправил деликатес в рот как есть, сырым. Чукотские мясоеды по сей день термообработкой пищи не злоупотребляют и нередко обходятся без огня.

Серые воришки. Еще три дня упорных трудов, и все закончено. Последнее стадо обработано.

– Неужели все?! – с удивлением воскликнул молодой коральщик, провожая взглядом последнего оленя. Свершилось! У всех приподнятое настроение – завтра домой! Но нет. Как назло, ночью часть товарного стада, отбитого для забоя на мясо, под покровом снежной круговерти, угнали волки. Пастухи на вездеходах сразу отправились на поиски, а остальные замерли в томительном ожидании. Наконец четыре сотни животных возвращены, волки зарезали только пару оленей. Сегодня удача явно не на стороне серых разбойников.

Жили три бедных эвенка-пастуха.

Жили дружно: в гости ездили друг к другу, в беде выручали друг друга.

Каждый эвенк имел по десять оленей. На каждом олене ставил свою тамгу. Пасли они оленей в разных долинах. Сойдутся, и каждый своих оленей хвалит.

Однажды ночью кто-то согнал оленей в одну долину и тамгу на всех поставил одинаковую.

Встали утром пастухи, и никто своих оленей узнать не может.

Заспорили эвенки:

Это мои олени!

Нет, это мои олени!

Спорили долго, а оленей поделить так и не могли.

Пришли в чум своих отцов. Отцы сошлись, спорили, спорили и тоже оленей поделить не могли.

Пришли эвенки в чум к своим братьям. Сошлись братья, спорили, спорили, и тоже оленей разделить не могли.

Так ходили эвенки из чума в чум, никто не мог разделить их оленей.

Тогда решили они отыскать самого умного в тайге и его спросить.

Долго шли и дорогой все спорили:

Мои олени!

Нет, мои олени!

Пришли в далекое стойбище, спросили:

Где самого умного сыскать?

Им ответили:

Умнее Орумо-богача нет; стадо оленей у него самое большое…

Потоптались на месте эвенки, друг на друга посмотрели, сказали:

Орумо-богач нам не поможет.

Ушли эвенки. В другом стойбище спросили:

Где самого умного сыскать?

Им ответили:

Шаман Алка - самый умный, силу имеет немалую…

Не поможет нам шаман Алка, - ответили эвенки, - сила его темная, худая…

Спросили эвенки:

Кто хозяин этого стада?

Мы - хозяева, - ответили пастухи дружно.

Удивились эвенки:

А тамгу чью ставите на оленях?

Тамга на всех одинаковая, - ответил старый Тока.

Как одинаковая? - еще больше удивились эвенки.

Пастухи ушли к стаду.

Старый пастух Тока сказал:

Говорите, эвенки, о своей беде. Помогать будем, чем можем.

Рассказали эвенки. Выслушал их пастух Тока, трубку из зубов вынул, и видят они через синее облачко дыма, как смеется Тока.

Я думал, у вас беда большая случилась, оттого так далеко шли…

Эвенки удивленно переглянулись:

Как разделим оленей: тамга у всех одинаковая?

А пастух Тока спрашивает:

Дружно ли вы, эвенки, жили? А?

Отвечают:

Тогда зачем же оленей пасти врозь, пусть у них будет одна тамга, один хозяин.

Эвенки зашумели, обступили пастуха Току:

Кто, кто хозяином оленей будет? Кого назовешь из нас? Тебя, старого, слушать будем!

Опять Тока трубку из зубов вынул, облако дыма пустил и говорит:

Ваше стадо - вы и хозяева.

Обрадовались эвенки, каждый думает: «Как я разбогател: было у меня десять оленей - стало тридцать».

Попрощались они с пастухом Токой и довольные ушли. Идут и говорят:

Однако, старый Тока самый умный в тайге, другого искать не пойдем.

С того времени помирились эвенки, оленей пасут сообща, тамгу ставят одну.

Литературная обработка Г. Кунгурова.

Бурная тема осени нарастала: среди зелени и желтизны тундры запестрели красные пятна. Но олени еще не появлялись. За весь август мимо нас прошли всего три самца- одиночки, у двух первых рога были в бархате, у последнего залиты кровью. Бархат сошел с них, и лишь двухфутовый лоскут свешивался с самого высокого кончика наподобие покрывала, свисающего со средневековой прически. Пройдет ли основной поток осенней миграции через здешние места, как и в прошлом году? Это казалось маловероятным: предшествующее ей коловращение теперь начиналось далеко вверх по Истер-Крику.

Волчата надевали свои осенние шубы. Черный остевой волос в шесть дюймов длиной начал прикрывать густой кремовый мех и молодой подшерсток. Волчата становились взрослыми волками.

Расцветка тундры делалась сочнее день ото дня. Зелень исчезла. В долгих полярных сумерках красный цвет густел и так тепло мерцал внизу, среди желтых пятен под нашей горой, что взгляд невольно тянулся к нему, как к огоньку. На длинных террасах за рекой тундра была рыжевато-коричневой с красной подложкой и напоминала теплое живое тело под тусклой шерстью. И тем не менее краски продолжали густеть. В сумерки сам воздух, казалось, был насыщен цветом. Террасы возвышались одна над другой широкими малиновыми ступенями, а поверх них грозно смотрели горные вершины, седые от снега, сквозь который проглядывала чернота камня; сейчас они имели куда более устрашающий вид, чем впоследствии, когда стали совершенно белыми.

Не знаю, то ли последний перед ледоставом визит Энди, то ли сама осень навеяла на нас уныние. В тот вечер мы просматривали почту. По крыше барабанил дождь, в изголовье кровати, шипя, ярко полыхал фонарь.

Нас особенно огорчила полученная с почтой статья о видовом фильме, из которой явствовало, что природа в этом фильме сильно приукрашена.

Порой мне страшно хочется откровенно скучной правдивости и размаха, - задумчиво проговорил Крис.

То был час трезвой поверки всей нашей жизни.

Я не оправдала твоих надежд, - сказала я, по-детски напрашиваясь на утешение.

Крис улыбнулся и обнял меня.

Я добился такого, о чем не мог и мечтать. Я забрался сюда, на хребет Брукса. Я живу не в палатке, а в доме! У меня есть печка, примус, персики, виноград, помидоры, мясо!

Следующие несколько дней я хандрила. То была всего-навсего тоска по женскому обществу, хоть я и не отдавала себе в этом отчета. В последний раз я видела женщину много месяцев назад. В день рождения моей матери чувство тоски достигло предела. Пустяковый случай из моей жизни, казалось навсегда позабытый, вспомнился мне, - вероятно, - потому, что он говорил о возможности человеческого общения, и прежде всего с женщинами. Как-то раз, путешествуя, мы с матерью остановились переночевать на одной ферме. Утром, после того как мы позавтракали одни в столовой, мать пошла к приветливым хозяевам в большую опрятную кухню, чтобы налить себе еще кофе. Вся она - волосы, лицо, глаза - была словно соткана из солнца. Для занятых работой женщин это был момент непринужденности и веселья - покойная приветливость вошла в самую гущу деловитости. Момент, когда встречающиеся в пожатии руки, человеческая доброта внушают неожиданную уверенность в себе. Момент, бесконечно далекий от той минуты, когда человек говорит: «Ах, я никогда не думал, что мне придется так умереть».

Вместе с этим воспоминанием пришло и другое, словно из глухой лесной чащи, - ибо так уж перемешиваются воспоминания у человека, который никогда неотходит так далеко от животного, какмы склонны предполагать, - предсмертный крик какого-то маленького зверька в ночи: «Я не хочу умирать!»

В тот вечер я вышла под открытое небо и долго стояла одна за бараком.

Было тихо. С реки доносился слабый шум, тонувший в бурях и треволнениях августа и первой половины сентября. Огромная, в четверть заснеженного горного массива вверх по Истер-Крику, луна поднималась из-за гор, озаряя небо синим светом. У меня под ногами светлела, в один цвет с тундрой, скошенная крыша барака. Внизу, у подножья горы, царила тьма.

Было холодно - наверное, даже очень холодно. Но природа словно заново являлась взгляду - та самая «природа», которую так легко любить в умеренном поясе и которая была забыта, о которой не вспоминалось здесь. Все казалось каким-то благожелательным, милым, восхитительным, словно исполненным какой-то отзывчивости: то начиналась «арктическая эйфория».

Наутро краски исчезли. Горы и тундра были того неимоверного серо- коричневого цвета, какими их видишь, когда они выходят из-под снега.

Погода была чудесная - солнечная, тихая. По реке плыла шуга, затвердевая льдом у берегов. Волчата были зачарованы тонкой ледяной окаемкой, наросшей по краям луж. Они ступали на нее, проваливались, били по ней лапами, уносили в зубах кусочки льда.

Ночь на 19 сентября была такая холодная, что я ушла чистить зубы в барак, хотя нутром чувствовала, что сегодня должна быть «иллюминация». Когда я выбежала на зов Криса, у меня перехватило дыхание.

Огни северного сияния нависали над самой головой и заполняли все небо… Мягкая белизна, неохватно широким поясом простершаяся с востока на запад, и сквозь нее просвечивают звезды. Яркие пятна света на севере и на востоке, берущие начало в каком- то невидимом сиянии за горами. Какое жизнеподобие! Какая живость и подвижность в самой структуре!

Бурная тема осени нарастала, и точь-в-точь на ее вершине раздались трубные звуки миграции.

Наутро после северного сияния было четырнадцать градусов выше нуля.

Крис вынес проветрить наши спальные мешки. Чуть- чуть солнца, дымка облаков, ветер с северо-запада. Я начала готовить завтрак.

Лоис! - позвал он.

Я выбежала к нему.

Привяжи Тутч.

Подходя к собаке, я посмотрела на запад с края горы. Там были олени.

Они шли миграционным шагом с северо-запада на юго-восток, направляясь через хребет на свои зимние квартиры. Они двигались прерывистой колонной, как обычно при осенней миграции.

Мы взяли кинокамеру и волков и спустились к подножью горы поджидать оленей. Крис расположился по одну сторону отмеченного рытвинами русла миграции, я - по другую, укрывшись за холмом от приближающихся животных. Волчата жались к моим ногам, негромко поскуливая от нервного напряжения.

Вот за холмом раздалось цоканье копыт по замерзшей траве, глубокое, пронзительно спокойное «ма!» олененка - приятный звук, как часть самого ветра и тундры. За холмом двигались живые, мягкие, как замша, серые тела красивые, каждое мир в себе, у каждого чуть отличная от других шуба.

Проворный олененок, скакавший за своей маткой, вдруг нырнул под нее подкормиться. У двух самцов были ослепительно сверкающие белые рога; на них намерз лед, видимо, после того как они окунули их в воду. У остальных оленей, в, том числе у самок, рога были кроваво- красного цвета. У некоторых на рогах трепались бархатные лоскуты, и ветер заносил их вперед; олени шли по ветру, не чуя никакой опасности - ни запаха волков, ни запаха человека.

Испуганные волчата жались ко мне, уползали в кусты. В интервале между колоннами Алатна, завидя одинокую самку с детенышем, погналась было за ними, но быстро вернулась назад: приближалось стадо взрослых самцов. Лопасти розеток, как огромные коричневые листья, нависали над их мордами, груди были покрыты густой белой шерстью.

Прошел час. Мною начало овладевать беспокойство: волчата заскучали, и, если они убегут, кто знает, вернутся ли они домой; они еще ни разу не выходили в тундру одни. В конце концов они действительно убежали - к своему излюбленному месту игр на песчаных отмелях.

Час за часом олени приходили и уходили вдаль, к припорошенным снегом горам. Среди них попадались калеки. Самец, двигавшийся наподобие лошади- качалки в сопровождении небольшого стада преданных самок; завидев нас, он испуганно остановился, но затем продолжил свой путь. Олененок с выпиравшей лопаткой, не то сломанной, не то вывихнутой. Самка, насилу волочившая за собой негнущуюся ногу. Еще одна покалеченная самка, в одиночестве совершающая свой путь в промежутке между колоннами.

Мы находились не в основном русле миграции, а лишь на одном из его крупнейших ответвлений. Одиночки и отбившиеся от стада животные будут идти здесь еще несколько дней, мало- помалу убывая в числе. В четыре часа дня основной поток миграции иссяк. Крис стал собирать свои фотопринадлежности.

Я пошла домой напрямик по крутому склону Столовой горы. Вдруг, откуда ни возьмись, ко мне, скуля, подскочил мистер Барроу. Он страшно обрадовался, что нашел меня, но это доставило ему лишь минутное утешение: как и я, он жаждал разыскать остальных волчат.

Взобравшись на вершину, я завыла. Волчата ответили, причем с той стороны, где нам и в голову не пришло бы их искать. Они сидели на рыжевато-коричневой горной гряде к северу от нас, едва заметные в рыжем кустарнике, и не хотели возвращаться домой. Тут подоспел Крис, и мы стали выть дуэтом, уговаривая их вернуться. Волчата упорствовали: последние несколько часов в тундре, на их взгляд, творилось неладное, и им было не по себе. Еще во время прохождения оленей я слышала тревожный, потерянный вой, по всей видимости мистера Барроу. Для нормального самочувствия волку необходимо, чтобы все вокруг было как положено. Он отшатывается даже от новых шнурков, нарушающих совокупность признаков, составляющих понятие «друг».

В конце концов я отправилась «уговаривать» волчат кусочками мяса, и они последовали за мной. При этом я монотонно напевала призыв, которым заканчивались наши дневные прогулки: «Теперь пойдем домой, покушаем мясца».

Этот день был пронизан настроениями множества живых существ, включая нашу жалость к больным и увечным, с трудом тащившимся по тундре. Не один раз на дню мне хотелось, чтобы у Криса было ружье и он помог какому-нибудь калеке умереть. Но Энди уже давно забрал у нас ружье, задумав поохотиться на лосей.

На следующее утро было десять градусов выше нуля. По озеру гуляла серая зыбь, но посредине и с одного края оно было ровным и прозрачно- темным. Это был лед. Олени пришли с ледоставом, куропатки прилетят с первым снегом.

«Медленные» олени- самцы, «лошади- качалки», «усталые» оленята - все они плелись в хвосте миграции. Изящная, укра шенная рогами серая самка шла одна с «усталым» оленен ком. Она убегала вперед, наискосок ударяя в землю копы тами, легко неся свое гибкое тело и чуть- чуть - неуверенно повернув голову набок. Затем она останавливалась и ждала, пока олененок, медленно и натужно перебиравший ногами, почти поравняется с нею, потом бежала дальше. Судя по всему, ей страшно хотелось догнать ушедших вперед оленей. Быть может, «усталые» оленята были просто больными?

В эти дни мы увидели две жутко откровенные сцены из жизни тундры.

29 сентября небо заволокло темными тучами, тундра побурела и погрузилась в полумрак. Теперь Тутч выходила с нами на прогулки. Мы шли вдоль зарослей ивняка по пробитым оленями тропам против хода миграции (Тутч с волчатами убежала вперед) и вдруг застыли на месте. Впереди, на возвышенности между холмами, стояли две оленихи. Они только что показались и сразу увидели нас.

Тутч устремилась к ним. Пять волчат неуверенно последовали за нею, набираясь у нее смелости. Одна из самок побежала. Другая, как ни странно, стояла на месте и, глядя на Тутч сверху вниз, издавала лающие звуки. Остерегаясь животного, которое не стало спасаться бегством, Тутч без видимой надежды на успех бросилась за бегущей оленихой и вскоре скрылась из глаз.

Тем временем молодые волки неуверенными бросками, один за другим, подбирались к стоящему оленю - это была годовалая самка. Они то и дело останавливались, поднимали головы и разглядывали ее: молодые волки боятся крупных животных. Они медлили. Но они были прирожденными охотниками на оленей и в конце концов погнали олениху. Она побежала прямо на нас по маршруту миграции.

Это была странная охота. Олениха бежала, слегка оскальзываясь на покрытых льдом лужах. За нею, растянувшись цепочкой, неуклюже трюхали волки.

Это было невероятно, но это было так. Хотя она бежала не очень быстро, они все равно не могли бы догнать ее. Футах в пятидесяти от нас она стала к ним передом, опустилась на колено, легла. Волчата, по-прежнему не решаясь приблизиться, обступили ее рыжевато-коричневой толпой. Целая и невредимая, она поднялась, повернулась и побежала дальше, но через несколько ярдов снова повернулась к ним передом и легла. На этот раз волчата уже не выпускали ее.

Прикончи ее! - взмолилась я. - Ножом, чем угодно!

Я побежала домой за каким-нибудь оружием. На обратном пути я встретила Криса.

Они уже перегрызли ей глотку, - сказал он.

Мы пошли к трупу. Морды волков были вымазаны в крови. Мы осмотрели тело оленя. Легкие были лишь частично вздуты. В них было восемь абсцессов некоторые величиной в мячик для пинг-понга, - частично скрытых легочной тканью. Они походили на кисты, образуемые легочным ленточным червем.

На следующий день мы снова отправились вспять по маршруту миграции.

Навстречу нам показался одинокий олень, и Тутч погнала его. Пустой труд, подумали мы, но как только олень и собака скрылись за холмом, я поняла, что сейчас произойдет невероятное.

Она догонит его! - сказала я.

Похоже, что так.

Лай приближался. Крис наладил кинокамеру. Вот показались олень и собака, они бежали на нас. Волки осторожно двинулись им навстречу. Тутч схватила оленя за заднюю ногу, рванула.

Олень упал, потом с трудом поднялся, выворачивая лопатки и натужно пригибая шею к земле, но задние ноги не слушались его. Тутч перехватила ему поджилки.

Он лег и лежал тихо, ничем не выдавая свою муку, обманчиво спокойный, словно отдыхал, в то время как вокруг творилось то чудовищное, от чего надо бежать и бежать: крики, свист, суетня мохнатых животных, пахнущих смертью и ужасом. Он опять сделал отчаянную попытку встать, но Тутч быстро, свирепо затрясла его раненую ногу, схватила за горло. Волки нерешительно сомкнули круг.

Это было жуткое, печальное зрелище. Мне кажется, оно навсегда бросило тень суровости на мое лицо.

Лишь на следующий день мы пошли к месту происшествия - выяснить, почему это был «медленный» олень. Но это было невозможно, так как тушу почти подчистую убрали дикие волки. Осталось лишь несколько кучек обглоданных костей, разбросанных по опушке ивовых зарослей; дички таскали туда мясо кусками и поедали в укрытии друг подле друга.

Мы рассматривали эти останки, как вдруг наши волки сорвались и бросились от нас со всех ног, явно учуяв какой-то запах. Мы поспешили за ними и пришли к тушам двух оленей, загнанных дикими волками. Туши были почти целы; вне сомнения, дикие волки рассчитывали вернуться к ним. Ведь убитое животное все равно что кладовка с мясом.

Один из оленей был самцом, и позже Крис «крал» с туши мясо, запасая его впрок для наших волков. Другой был детенышем. Он- то и раскрыл нам тайну «лошадей- качалок».

Мы видели «лошадей- качалок» с самого начала нашего пребывания в Арктике: очень мало - в мае, много - в июле. По всей вероятности, они не переживали зимы, если учесть, как трудно им разрывать снег в поисках пищи.

Поэтому, убивая «лошадь- качалку», волки убивали животное, которое, вероятно, все равно не пережило бы зиму.

Поначалу мы решили, что «лошади- качалки» - это олени с перебитыми ногами. Однако у олененка была распухшая, пораженная болезнью нога. Половина рогового покрова копыта сошла, оставшийся болтался на распухшей ноге, имевшей вид кровянистого мясистого обрубка или культяпки. Вся нога была покрыта длинными волосами - признак того, что животное почти не пользовалось ею. Перед нами было явное свидетельство распространенности среди оленей копытной болезни.

В следующие несколько дней мы нашли еще двух мертвых оленят. Вернее, не нашли, а были приведены к ним волками. Один из них был так искусно запрятан в ивняке на берегу заметенного снегом ручья - вероятно, песцом, - что мы никак не смогли бы отыскать его сами. От тушки уцелела лишь освежеванная грудная клетка, ног не было. Вполне вероятно, мы нашли бы на них признаки копытной болезни. У другого олененка, как у самого первого, была распухшая, пораженная болезнью, нога.

Трупы оленей попадались редко. По пятам миграции шла стая, насчитывавшая не более пяти волков, - так же, как и в прошлом году. Но за все то время, что мы ходили по маршруту миграции, прочесывая местность с помощью наших волков, мы нашли всего лишь эти четыре туши животных, убитых дикими золками, - трех оленят, два из которых явно были калеками, и одного самца. Едва ли приходится сомневаться, что этот самец, как и олень, загнанный Тутч, был «медленный». Волки просто не могут соревноваться в беге со здоровыми оленями.

За все время нашего пребывания в Арктике единственными здоровыми оленями, павшими жертвой волков на наших глазах, были оленята в гуще большого стада. Мы видели много случаев охоты волков на оленей. Как-то раз Серебряная грива загнала оленя за холмом. Мы не видели конца охоты, но знали, что волк будет с добычей. Уже через минуту после начала охоты можно сказать, каков будет ее исход. Олень- жертва - это олень, который не может быстро бежать. А бежать быстро он не может либо по причине копытной болезни, либо от того, что его легкие поражены ленточным червем, либо от того, что его ноздри забиты личинками носового овода. И если больной олень погибает, это не урон для стада, а для самого животного - избавление от мук.

С другой стороны, мы видели, как попавшие на первый взгляд в безнадежное положение олени уходили от волков. Например, беременные самки в мае, перед самым отелом. А также детеныши. Мы видели, как здоровый олененок, бегущий вместе со стадом, без труда поспевал за взрослыми. Он вроде даже и не бежал, а, как выразился Крис, «мерял землю шагами» - так далеко выбрасывал вперед ноги, что, казалось, несся по воздуху, и это получалось у него совершенно автоматически.

Даже «олененок- качалка», как нам случилось раз наблюдать, поспевал за стадом, убегая от Тутч.

Волки уничтожают оленей избирательно, отбирая не самых сильных, а самых слабых. Так же они поступали и с бизонами на нашем старом Западе. Вспомним меткое наблюдение, сделанное в 1804 году капитаном Кларком (экспедиция Льюиса и Кларка): «Повсюду возле больших стад бизонов я замечаю волков. Когда бизоны передвигаются, волки следуют за ними и пожирают тех, которые погибают случайно или слишком слабы и тощи, чтобы поспевать за стадом».

Но хорошо ли, что погибают и здоровые оленята? Убедительный ответ на это давали сами олени далеко к югу от Полярного круга, как раз в то время, когда мы бродили по путям оленьей миграции здесь, в холодной осенней тундра.

Там, на юге, в 1947 году была начата «борьба» с волками в целях защиты нельчинского стада оленей, численность которого составляла тогда 4000 голов.

Десять лет спустя она уже составляла 42 000 голов - невероятная цифра!

Правда, учет не всегда ведется одинаковыми методами, и, возможно, первая цифра грубо занижена, а вторая - завышена. Тем не менее скачок в увеличении поголовья несомненно был. Но вот беда: площадь зимних пастбищ оставалась неизменной. Как сообщают в своей книге «Дикие животные Аляски» доктор Старкер Леопольд и доктор Фрейзер Дарлинг, уже в 1953 году эти пастбища, по-видимому, были сильно истощены. К 1957 году лишайниковый покров на них был вытоптан, прорван, замят, но олени упорно паслись на одних и тех же местах и не хотели перебираться на хорошо сохранившиеся пастбища. В том же году служба охраны диких животных и рыбных богатств была вынуждена не только отказаться от истребления волков в районе Нельчина, но и объявить его своеобразным волчьим заповедником и запретить в нем отстрел волков. Другими словами, на нельчинских пастбищах волк был взят под защиту закона, тогда как прежде с ним велась беспощадная борьба.

Этот поворот на сто восемьдесят градусов был вызван опасением, что численность оленьего стада может превысить возможности его прокорма в зимних условиях. После многих лет борьбы с волками административные органы увидели в волке полезный, более того, необходимый регулятор процесса размножения оленей и отказались от программы его уничтожения. Это был колоссальный шаг вперед в общественном понимании того, где кончается действительная охрана диких животных и начинается безрассудное избиение козлов отпущенья.

Как-то ночью произошло жутковатое, как наважденье, событие: к нам на гору поднялся большой волк. Мы обнаружили его следы утром на свежевыпавшем снегу; они вели вверх по тропе к бараку и загону. Возможно ли, что вместе со стаей, рыскавшей по округе, бегал Курок и что он решил «заскочить домой», когда стая пробегала мимо? Однажды нам уже показалось, что он приходил ночью, но тогда не было снега и мы не обнаружили никаких следов.

7 октября мимо нас прошел последний олень. Для нас это была последняя из миграций, как удары пульса отмечавших время нашего пребывания в Арктике.

СТАДО, существительное. Группа животных, обычно одного вида, пасущихся вместе

СТАДО, существительное. С.-х., собир. поголовье сельскохозяйственных животных

СТАДО, существительное. Группа млекопитающх, птиц, рыб одного вида, держащихся вместе

СТАДО, существительное. Перен., пренебр. большая неорганизованная группа людей, толпа

СТАДО БАРАНОВ, Устойчивое сочетание. Разг., презр., перен. толпа, группа людей, слепо идущая за каким-нибудь вожаком

Толковый словарь Ушакова

СТАДО, стада, мн. стада, ср. 1. Группа животных одного вида (обычно разводимых с хозяйственной целью). У лесу стадо пасется. Некрасов. На влажных берегах бродящие стада, овины дымные и мельницы крылаты. Пушкин. Деревенское стадо. Стадо коров. Корова ходит в стаде. Стадо оленей. Пустить в стадо. Паршивая овца всё стадо испортит. Поговорка. || Большое количество, стая. Летят стадами птицы. Крылов. Пугаю стадо диких уток. Пушкин. Стадо тюленей. || перен. толпа, неорганизованное сборище (разг. пренебр.). У ног его лежало пораженное испугом людское стадо. Салтыков-Щедрин. Ходить стадом. 2. только ед. Общее количество скота, промысловых животных, поголовье (экон.). За годы пятилеток резко увеличилось стадо крупного рогатого скота. Беломорское стадо тюленей. Панургово стадо (книжн.) - толпа, идущая безрассудно за своим вожаком, бессмысленные подражатели (от имени Панурга, героя

Толковый словарь Даля

СТАДО, ср. много однородных животных вместе, вкупе; толпа, куча, гурьба, скоп животных; | пасущийся вместе дворовый скот одного хозяина, или одного селенья, города, местности, южн. череда. Стадо барское в лугах ходить, а крестьянское на пару. У нас нет стада, скот разбродом ходит, пасти негде, нет выгона, поскотины. Стадо коров, овец, коз, свиней. Без пастуха не стадо. Стадо крупного рогатого скота для отгону, гурт. Стадо овец, сев. руно, южн. отара. Стадо свиней, рюха. Конское стадо, оленье (сев.) стадо, табун, а жеребец со своими кобылами - косяк. Волки ходят по зиме стадами, гурьбой, ватагой. Иногда белка кочует стадами, стаями. Стадо дворовых гусей, уток, гурт, особ. отгонный. Стадо дикой птицы, стая, станица, вост. табун, а растянутое гусем - вереница. Стадо дружной рыбы, станица, косяк, стая, руно, юрово. Станица змей. Рой пчел. Столбы мошки, клуб комаров. Клуб, столб, рой толкунов. Стая собак. Туча саранчи. Одна паршивая овца все стадо губит. У семи пастухов овцы не стадо, или: стадо волку корысть. Бывало, ай-ай тяжело было (сказал татарин): что праздник, то начальнику барана тащи! " А теперь?" Совсем легко стало: гуртом гоняем! И велик верблюд, да зря бродит, мал козел, да стадо водит. Наше стадо чудотворец Никола пасет, пастуха не держим. Куда стадо, туда и овца. Лучше за стадом ходить, чем стадо водить. Хоть сзади, да в одном стаде (в том же стаде). Взялся стадо пасти, так паси и нашу коровку. За бешеным стадом, не крылату пастырю быть. В согласном стаде волк не страшен. Кабы стадо я пасла, разговору б припасла. | *Паства, приход или парафия, ведомство священника; а стадо архипастырское, все миряне епархии. Пасу словесное стадо. | *Братия, монахи одного монастыря. Се купи игумен и все стадо св. Михаила землю и пр. стар. Облака стадом идут, во множестве и одним путем. Стадце, стаденко, -нушко, умалит. Стадишко, презрит. Стадище, увелич. Стадный скот, который ходит в стаде. Стадистые места, много стад. Стадистая рыба, стайная, рунная. Куропатка стадиста, одиноко не держится. Стадный конюх, стар. табунщик, косячник. Стадник, смотритель за стадами и пастухами, или хозяин целого стада. Стадить скот, собирать в стадо. Осень стадит птицу, сгоняет ее стадами, стаит. -ся, стаиться, сходиться, слетаться в стаи, стадами. Волки стадятся в глухозимье. Отлетная птица стадится. Когда волк будет овцой, медведь стадоводником, свинья огородником.

Миллионы лет назад территория современного Крайнего Севера была землей благодатной — настоящим «санаторием» для травоядных. Природные катаклизмы ледникового периода разрушили этот рай, оттеснив бизонов и диких лошадей, уничтожив мамонтов и шерстистых носорогов. Единственным, кто сумел выжить в новых климатических условиях, был северный олень.

В наши дни ареал северного оленя охватывает тундры и лесотундры Старого и Нового Света приблизительно от 52-го градуса до 81-го градуса северной широты. Благодаря такому обширному распространению представители разных популяций отличаются от своих сородичей как по внешнему облику, так и по образу жизни. Оленя с Кольского полуострова не спутаешь с живущим на Таймыре или на Ямале, а американского карибу — с чукотским харгином.

Если сравнивать внешние данные северянина с красотой благородных оленей, он явно проигрывает: менее изящен и коротконог. Зато какое у него выразительное «лицо». Большие темные глаза харгина, обрамленные светлой шерстью, мягкие подвижные губы и легкомысленный розан — венчик кудрявых волос над широким лбом — меж внушительными крепкими рогами, которые есть не только у самцов, но и у самок. Во время гона у тундровых оленей (в конце октября—ноября) взрослые самцы используют это грозное оружие для устрашения соперников. Они с храпом идут друг на друга, низко опустив головы, и схлестываются рогами. Хотя такие стычки редко заканчиваются кровопролитиями, зрелище это не для слабонервных. По окончании брачного периода самцы сбрасывают рога, зато самки носят их всю зиму. Это помогает им защищать кормовые лунки от посягательства других членов стада, а более решительные отгоняют безрогих самцов от выкопанного ими ягеля.

Если же оценивать физические возможности харгина, позволяющие ему жить в этих суровых краях, то они вне конкуренции. Тело оленя и даже нос покрыты шерстью, причем каждый волосок походит на трубочку, сердцевина которой заполнена воздухом, что делает его «наряд» легким и теплым. Зимний покров невероятно густой и позволяет выдерживать морозы до –60° Цельсия. Еще одно приспособление, позволяющее оленю совершать многокилометровые кочевки, преодолевая топкие болота и скользкий снежный наст, — широкие копыта, которые очень подвижны и могут широко раздвигаться, увеличивая тем самым площадь опоры. Кроме того, северные олени — прекрасные пловцы и во время переходов преодолевают значительные водные преграды.

У всех северных оленей есть веские причины для таких продолжительных миграций. Первая из них — специфическая кормовая база: пищевые пристрастия отшлифовывались тысячелетиями и закреплены на генетическом уровне. Именно из-за этого харгины — редкие обитатели зоопарков: обеспечить животное полноценным кормом крайне трудно. За время существования оленя в тундре у него выработался определенный маршрут кочевок. «Летом олений пастух — гнус», — говорят чукчи. Именно эти насекомые, а также оводы и мошка гонят животных ближе к побережью океана, на обдув, спасающий их от кровососов. Здесь они едят альпийские травы, ветки карликовых деревьев, грибы, ягоды. При случае не брезгуют и леммингами. Зимой корма в тундре становится мало, и олени уходят в северные редкостойные леса — на ягельные пастбища, где снег не слишком глубок и животные могут докопаться до корма. Протяженность миграционного круга составляет более 500 километров. Это — рекорд среди миграций сухопутных млекопитающих. Интересно, что к возвращению оленей на «начало круга» ягельник успевает восстановиться. Этот лишайник очень богат углеводами, но беден белками и минералами. Поэтому для поддержания пищевого баланса они часто гложут сброшенные рога, а иногда обгрызают их прямо на голове соседа.

Надо сказать, что и одомашненные животные живут так же, как и их дикие родственники, только под присмотром людей, которые кочуют вместе с ними. Эта отрасль животноводства зародилась в XVIII веке, но особый размах обрела в середине прошлого. «Даешь миллион оленей», «Сделаем оленеводство механизированным!» — такие лозунги предваряли трудовые подвиги прошлых пятилеток. Было даже предложено выращивать вьючных харгинов, для чего изготовили специальные приспособления. Вот только бывалые оленеводы решительно игнорировали эти указания свыше, понимая, какую серьезную опасность для груженых оленей представляет твердый наст. Зимы на Чукотке малоснежны, здесь нет сугробов. Арктический ветер так утрамбовывает снежный покров, что он становится крепче бетона, при этом поверхность его покрыта острейшими застругами. Даже столь приспособленный к условиям Севера зверь жестоко ранит ноги и не может добывать себе корм среди этих ледяных кинжалов, а значит, ему грозит голодная смерть.

Современное оленеводство — это прежде всего племенная работа. Ранней весной пастухи ведут стадо на сортировку, или, как здесь называют, корализацию (кораль — загон). Оленям делают прививки, берут кровь на анализы, проводят замеры, молодняк клеймят, часть молодых самцов, предназначенных на мясо, кастрируют, чтобы они быстрее набирали вес. Но главная цель — отделить важенок (олених, ожидающих потомство). Благодаря этому проще уберечь молодняк — детенышей в больших стадах легко могут затоптать взрослые животные. Корализация — это всегда праздник, особенно для мальчишек, которые демонстрируют перед бывалыми оленеводами свое умение набрасывать аркан, или чаат, как он здесь называется.

Проходит сортировка следующим образом. Стадо подгоняют ближе к поселку. Около полутора десятка местных добровольцев, взяв в руки длинный, специально сшитый кусок брезента, окружают животных, которые находятся в круговом движении, и, приближаясь к ним, постепенно уплотняют стадо. Олени не строптивы, поэтому для них даже такая символическая преграда служит сигналом для остановки. После того как стадо встало, оленей начинают по одному проводить через пропускник, где и решается их дальнейшая судьба: слабое животное просто не дойдет до нового пастбища. Что ж, таковы суровые законы сурового края.